E-BOOKS

                             ***


Kníže Vasilij splnil slib, který dal na večírku u Anny Pavlovny Šererové kněžně Drubecké, když ho prosila, aby se přimluvil za jejího jediného syna Borise.
→Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе.

Upozornil na něj cara a Boris byl výjimečně zařazen jako praporčík do gardy Semjonovského pluku. Avšak přes všechny intervence a pletichy Anny Michajlovny pobočníkem jmenován nebyl, ba ani ke Kutuzovovi se nedostal.
→О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны.

Brzy po večírku u Anny Pavlovny vrátila se Anna Michajlovna Drubecká do Moskvy a jela přímo ke svým bohatým příbuzným Rostovovým, u nichž v Moskvě žila a s jejichž dětmi byl po léta vychováván její zbožňovaný Borjuška, právě jmenovaný praporčíkem pěchoty a hned nato přeložený do gardy.
→Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики.

Garda vyrazila z Petrohradu už desátého srpna, ale syn Anny Michajlovny zůstal v Moskvě, aby si opatřil uniformu, a měl dohonit armádu cestou do Radziwillówa.
→Гвардия уже вышла из Петербурга 10-го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.

U Rostovů slavili ten den svátek dvou Natálií, matky a mladší dcery.
→У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь.

Od rána bez ustání přijížděly a odjížděly kočáry přivážející gratulanty k velkému, po celé Moskvě známému domu hraběnky Rostovové v Kuchařské ulici.
→С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской.

Hraběnka seděla se svou hezkou dcerou v saloně a přijímala hosty, kteří neustále přicházeli a odcházeli.
→Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.

Byla to žena s hubenou tváří východního typu, asi pětačtyřicetiletá, zřejmě vysílená dětmi, jichž měla dvanáct.
→Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек.

Pomalost pohybů i řeči, pramenící z celkové tělesné slabosti, jí dodávala důstojného vzezření a vnukala všem úctu.
→ Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение.

Kněžna Anna Michajlovna Drubecká seděla jako člen rodiny vedle ní a pomáhala při přijímání a bavení hostů.
→Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей.

Mládež byla v zadních pokojích, nepovažujíc zřejmě za nutné zúčastnit se vítání návštěv. Hrabě přijímal hosty u vchodu a zase je vyprovázel a každého zval na oběd.
→Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.

„Mnohokrát, mnohokrát vám děkuji, ma chère nebo mon cher (ma chère nebo mon cher říkal všem bez rozdílu, bez nejmenších odstínů v hlase, lidem výše i níže postaveným, než byl sám), děkuji za sebe i za naše drahé oslavenkyně.
→«Очень, очень вам благодарен, моя дорогая или мой дорогой (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц.

Abych nezapomněl, přijeďte na oběd. Jinak mě urazíte, mon cher. Upřímně vás prosím jménem celé své rodiny, ma chère.“
→Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere».

Tato stále stejná slova říkal všem bez rozdílu s naprosto stejným výrazem na kulatém, veselém, čistě vyholeném obličeji a doprovázel je stejně pevným stiskem ruky a opakovanými krátkými poklonami.
→Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково-крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения.

Když vyprovodil jednoho hosta, vracel se k tomu nebo k té, kdo byli v saloně.
→Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной;

Přitáhl si křeslo a jako člověk, který má rád život a umí žít, usedl s nohama junácky rozkročenýma, položil si ruce na kolena a bodře se v křesle pohupoval, pouštěl se do dohadů o počasí, nebo se s hosty radil o zdraví, chvílemi rusky a chvílemi velmi špatnou, ale sebevědomou francouzštinou;
→придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке,

pak znovu vstával a s výrazem člověka unaveného, ale nepolevujícího v plnění povinností šel vyprovázet, urovnávaje si na pleši řídké šedivé vlasy, a znovu zval hosty na oběd.
→и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.

Když se vracel z předsíně, prošel občas zimní zahradou a přípravnou do velkého mramorového sálu, kde se prostíraly stoly pro osmdesát osob, díval se na číšníky roznášející stříbro a porcelán, rozestavující stoly a natahující damaškové ubrusy, volal si k sobě Dmitrije Vasiljeviče – zchudlého šlechtice, který se staral o všechny jeho záležitosti – a říkal mu:
→Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил:

„Nono, Mítěnko, dej si záležet, aby všecko dobře dopadlo. Tak, tak,“ opakoval si spokojeně při pohledu na obrovský roztahovací stůl.
→«Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол.

„Hlavně aby klapala obsluha. To je nejdůležitější…“ A se samolibým povzdechem odcházel zase do salonu.
→– Главное – сервировка. То-то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.

Ve dveřích se objevil hraběnčin obrovský kočárový lokaj. „Marie Lvovna Karaginová s dcerou,“ oznamoval basem. Hraběnka chvilku přemýšlela a šňupla si ze zlaté tabatěrky s mužovým portrétem.
→– Главное – сервировка. То-то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную. – Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной. Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.

„Jsem z těch návštěv úplně vyčerpaná,“ povzdechla si. „No, co se dá dělat, přijmi ještě ji, poslední. Potrpí si na ciráty.
→– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила:

Že prosím,“ řekla lokajovi truchlivým hlasem, jako by říkala: Tak už mě dorazte! Vysoká silná dáma hrdého vzezření a její dcerka s kulatým usměvavým obličejem vešly do salonu šustíce šaty.
→«ну, уж добивайте!» Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.

„Drahá hraběnko, už tak dlouho… byla připoutána na lůžko, ubohé dítě… na plese u Razumovských… a hraběnka Apraksinová… byla jsem tak šťastná…,“ bylo slyšet zvučné ženské hlasy, navzájem se přerušující a splývající se šustěním šatů a šoupáním židlí.
→Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива… послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев.

Rozvinul se rozhovor, jaké se při podobných příležitostech zavádějí právě jen tak, aby se při první delší odmlce mohlo vstát, zašustit šaty, prohodit „Velmi mě těšilo; maminčino zdraví… a hraběnka Apraksinová,“ znovu zašustit šaty, vyjít do předsíně, obléct kožich nebo plášť a odjet.
→Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать.

Hovor se přenesl na nejzajímavější městskou novinku té doby – na nemoc známého boháče a krasavce kateřinského období, starého hraběte Bezuchova, a na jeho nemanželského syna Pierra, jenž se tak nevhodně choval na večírku u Anny Pavlovny Šererové.
→ Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.

„Je mi tak líto starého hraběte,“ pravila návštěvnice, „jeho zdraví je už tak dost špatné, a teď ten zármutek, co mu způsobil jeho syn, to ho zabije!“
→ – Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!

„Co se vlastně stalo?“ zeptala se hraběnka, jako by nevěděla, o čem návštěvnice hovoří, ačkoli vyprávění o příčině zármutku hraběte Bezuchova slyšela už patnáctkrát.
→– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.

„To je ta dnešní výchova!“ rozkládala návštěvnice. „V cizině byl ten mladík ponechán sám sobě a teď prý ztropil v Petrohradě takovou ostudu, že ho odtud policejně vykázali.“
→– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.

„Prosím vás! To snad ne?“ řekla hraběnka. „Špatně si vybíral známosti,“ vmísila se do hovoru kněžna Anna Michajlovna. „Syn knížete Vasilije, on a jakýsi Dolochov prý vyváděli podařené kousky.
→ – Скажите! – сказала графиня. – Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали.

A dva z nich to odnesli. Dolochova degradovali na obyčejného vojáka a Bezuchovova syna poslali do Moskvy. Co se týče Anatola Kuragina – jeho otec to nějak ututlal. Ale z Petrohradu byl taky vypovězen.“
→И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как-то замял. Но выслали-таки из Петербурга.

„A co to, prosím vás, provedli?“ zeptala se hraběnka. „Jsou to vyslovení uličníci, zvláště ten Dolochov,“ pravila návštěvnice. „Je to syn Marie Ivanovny Dolochovové, takové ctihodné dámy! Co provedli? Jen si to představte:
→»Ja, aber was haben sie denn eigentlich verbrochen?« fragte die Gräfin. »Das sind die reinsten Verbrecher, besonders
→ – Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня. – Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить:

ti tři si někde opatřili medvěda, vzali si ho s sebou do kočáru a jeli s ním k herečkám. Přiběhla policie, aby je napomenula. Ale oni chytili strážníka, přivázali ho zády k medvědovi a medvěda pustili do Mojky.
→они втроем достали где-то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку;

Medvěd plave a strážník na něm.“ „To je skvělé, ma chère, na toho strážníka musela být podívaná,“ vykřikl hrabě a svíjel se smíchy.
→медведь плавает, а квартальный на нем. – Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.

„Vždyť je to hrůza! Co je na tom k smíchu, hrabě?“ Ale přitom se dámy chtěj nechtěj také usmívaly. „Taktak že toho ubožáka zachránili,“ pokračovala návštěvnice.
→– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф? Но дамы невольно смеялись и сами. – Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья.

„Takhle inteligentně se baví syn Kirilla Vladimíroviče Bezuchova!“ dodala. „A to se říkalo, jak je vychovaný a vzdělaný! K takovým koncům vede to vychování v cizině.
→und auf solch geistreiche Weise belustigt sich nun der Sohn des Grafen Kirill Wladimirowitsch Besuchow!«
→– И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело.

Doufám, že ho tu přes jeho bohatství nikdo nebude přijímat. Chtěli mi ho představit. Rezolutně jsem odmítla: mám dcery.“
→« Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.

„Jak jste na to přišla…, že je ten mladík tak bohatý?“ zeptala se hraběnka a otočila se zády k dívkám, které se ihned zatvářily, jako že neposlouchají.
→– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают.

„Vždyť on má jen nemanželské děti. Mám dojem…, že i Pierre je nemanželský.“ Návštěvnice mávla rukou. „Nemanželských dětí má, myslím, dvacet.“
→– Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный. Гостья махнула рукой. – У него их двадцать незаконных, я думаю.

Slova se ujala Anna Michajlovna, která zřejmě zatoužila uplatnit své styky a znalost poměrů ve vysoké společnosti.
→Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.

„Věc se má totiž tak,“ řekla významně, ale též polohlasem. „Pověst hraběte Kirilla Vladimíroviče je všeobecně známá. – Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна…

Už se ani nepamatuje, kolik má dětí, ale tenhle Pierre byl jeho miláček.“ „Jak byl starý hrabě ještě vloni statný,“ podotkla hraběnka.
→Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый б ыл. – Как старик был хорош, – сказала графиня,

„Hezčího muže jsem v životě neviděla.“ „Teď se velice změnil,“ pravila Anna Michajlovna.
→– еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала. – Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна.

„Tedy chtěla jsem říct,“ pokračovala, „že po jeho ženě je přímý dědic celého jmění kníže Vasilij, ale Pierra má jeho otec velmi rád, staral se o jeho výchovu a psal carovi…,
→– Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю…

takže nikdo neví, až umře (je to s ním tak špatné, že to čekají každou chvíli, a z Petrohradu přijel Lorrain), kdo dostane to obrovské jmění – Pierre, nebo kníže Vasilij.
→так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию.

Čtyřicet tisíc duší a miliony. Jsem o tom dobře informována, říkal mi to sám kníže Vasilij.
→Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил.

A Kirill Vladimírovič je po matce mým strýcem z druhého kolena.
→Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери.

Je Borisovým kmotrem,“ dodala, jako by této okolnosti nepřipisovala žádný zvláštní význam.
→Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.

„Kníže Vasilij přijel včera do Moskvy. Kdosi mi říkal, že jede na revizi,“ řekla návštěvnice. „Ano, ale, mezi námi,“ prohlásil kněžna, „je to jen záminka, přijel vlastně kvůli Kirillu Vladimíroviči, když se dověděl, že je to s ním tak zlé.“
→– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья. – Да, но, между нами, – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.

„Ale stejně je to podařený kousek, ma chère,“ řekl hrabě, a když zjistil, že ho starší návštěvnice neposlouchá, obrátil se ke slečnám.
→– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням.

„Ten strážník musel vypadat, to si dovedu představit!“ A při představě, jak asi strážník mával rukama, rozesmál se opět zvučným basovým smíchem, který lomcoval celým jeho tělem, smíchem lidí, kteří dobře jedí a zvláště hodně pijí.
→– Хороша фигура была у квартального, я воображаю. И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие.

„A prosím vás, přijďte k nám na oběd,“ dodal.
→– Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.

Nastalo ticho. Hraběnka se dívala na návštěvnici s milým úsměvem, avšak nikterak netajila, že se rozhodně nebude hněvat, jestliže se teď zvedne a odjede.
→Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет.

Její dcera si už upravovala šaty a tázavě pohlížela na matku, když náhle uslyšeli, jak ve vedlejším pokoji běží ke dveřím několik mužských i ženských nohou, jak někdo zachytil za židli, ta se s rachotem překotila a do salonu vběhla třináctiletá dívenka, zastavila se uprostřed místnosti a cosi schovávala pod krátkou tylovou sukýnkou.
→Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты.

Bylo vidět, že se dostala až tak daleko proti své vůli, protože se nemohla zastavit v rozběhu. V téže chvíli se ve dveřích objevili student s límcem malinové barvy, gardový důstojník, patnáctiletá dívka a tlustý červenolící hošík v krátkém dětském kabátku.
→Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.

Hrabě vyskočil, podřepl a roztáhl náruč kolem dívenky, aby jí zahradil cestu.
→Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.

„Tady ji máme!“ zvolal se smíchem. „Kdo má dneska svátek? Ma chère holubička!“ „Všechno má svůj čas, má drahá,“ pravila hraběnka a zatvářila se přísně.
→– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница! – Милая, на все есть время, – сказала графиня, притворяясь строгою.

„Ty ji stále rozmazluješ, Elie,“ poznamenala k muži. „Dobrý den, má milá, blahopřeji vám k svátku,“ řekla návštěvnice. „Jaké rozkošné dítě!“ dodala, obracejíc se k matce.
→– Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу. Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас, – сказала гостья. – Какое прелестное дитя! – прибавила она, обращаясь к матери.

Černooké nehezké, ale živé děvčátko s velkými ústy, s dětskými nahými ramínky, která vyklouzla ze živůtku při prudkém běhu, s černými kučerami odhozenými dozadu, s tenoučkýma rukama a s malinkýma nožkama v krajkových kalhotkách a vykrojených střevíčcích bylo právě v tom roztomilém věku, kdy dívka není už dítětem a dítě není ještě dívkou.
→Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка.

Vytrhla se otci a skočila k matce, nevěnujíc pozornost její přísné poznámce, schovala uzardělou tvář do krajek její mantily a rozesmála se.
→Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась.

Smála se ještě, když nesouvisle cosi vyprávěla o panence, kterou vytáhla zpod sukénky. „Vidíte?… Panna… Mimi… No tak vidíte.“ A Nataša nemohla dál, jak se jí všechno zdálo směšné.
→Она смеялась чему-то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки. – Видите?… Кукла… Мими… Видите. И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось).

Svalila se na matku a rozhlaholila se tak hlasitým a zvučným smíchem, že se všichni, dokonce i upjatá návštěvnice, mimoděk také rozesmáli.
→Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.

„Tak už jdi, jdi si s tou svou šeredou!“ řekla matka naoko rozzlobená a odstrkovala dceru. „To je má mladší dcera,“ obrátila se k návštěvnici.
→– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.

Nataša se na chvilku odtrhla od matčina krajkového šátku, pohlédla na ni zdola očima uslzenýma od smíchu a zase zabořila tvář do krajek.
→Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.

Návštěvnice, donucená přihlížet tomuto rodinnému výjevu, usoudila, že je záhodno nějak se ho zúčastnit.
→Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое-нибудь участие.

„Řekněte mi, má milá,“ zeptala se Nataši, „kdo to je, ta vaše Mimi? To bude asi vaše dcera?“ Nataše se nelíbil shovívavý tón, s jakým se návštěvnice nutila do dětského rozhovoru.
→– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно? Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней.

Neodpověděla, jen se na ni mlčky vážně zadívala. Mezitím se celá ta mladá generace – důstojník Boris, syn kněžny Anny Michajlovny, student Nikolaj, starší syn hraběte, patnáctiletá neteř hraběte Soňa a malý Petruša, nejmladší syn Rostovů.
→Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью. Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын,

– rozmístila po saloně a zřejmě se snažila udržet v mezích slušnosti bujné veselí, jímž v nich ještě hrála každá žilka.
→все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта.

Bylo vidět, že tam, v zadních pokojích, odkud sem tak střemhlav přiběhli, vedli veselejší řeči, než byly městské klepy nebo hovory o počasí a o comtesse Apraksine.
→Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine.

Chvílemi po sobě pokukovali a stěží zadržovali smích, Dva mladíci, student a důstojník, přátelé od dětství, byli stejně staří a oba hezcí, ale nebyli si podobní.
→Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и о графине Апраксиной.

Boris byl vysoký blondýn pravidelných, jemných rysů v klidném a hezkém obličeji.
→Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица;

Nikolaj byl menší kudrnatý chlapec s upřímnou tváří. Na horním rtu mu už vyráželo černé chmýří a v obličeji se mu zračila prudkost a vznětlivost.
→Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.

Když vešel do salonu, Nikolaj zrudl. Bylo zřejmé, že uvažuje, co by řekl, ale nic ho nenapadá. Naproti tomu Boris se okamžitě vzpamatoval a klidně, s humorem vyprávěl, že znal panenku Mimi ještě jako mladou dívku s nepoškozeným nosem, jak před jeho očima za pět let zestárla a jak jí praskla lebka po celé délce.
→Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими-куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова.

Když to dovyprávěl, pohlédl na Natašu.
→Сказав это, он взглянул на Наташу.

Nataša se k němu otočila zády, podívala se na mladšího bratra, který zavřel oči a otřásal se tichým smíchem, a protože už nebyla s to déle se ovládat, vyskočila a běžela z pokoje tak rychle, jak jen ji hbité nožky nesly.
→Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки.

Boris se nerozesmál. „Vy jste, myslím, chtěla někam jet, maman? Potřebujete kočár?“ obrátil se s úsměvem k matce. „Ach, ano, jdi a poruč, aby mi ho připravili,“ usmála se.
→Борис не рассмеялся. – Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери. – Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.

Boris vyšel pomalu ze dveří a šel za Natašou; tlustý chlapec se vztekle rozběhl za nimi, jako by měl zlost, že se mu zhatila zábava.
→Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.

Z mládeže – kromě slečny, jež tu byla na návštěvě, a hraběnčiny starší dcery (která byla o čtyři roky starší než její sestra a chovala se už jako dospělá) zůstali v saloně Nikolaj a neteř Soňa.
→Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи-барышни, в гостиной остались Николай и Соня-племянница.

Soňa byla miniaturní štíhlounká tmavovláska s měkkým pohledem, zastíněným dlouhými řasami, s tlustým černým copem, dvakrát ovinutým kolem hlavy, a s nažloutlým odstínem pleti v obličeji a zejména na nahých hubených, ale půvabných a svalnatých pažích a na šíji.
→Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее.

Plavností pohybů, ohebností a pružností drobných údů a trochu vychytralým, zdrženlivým chováním připomínala hezounké, ale ještě nevyvinuté koťátko, z něhož bude jednou překrásná kočička.
→Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой.

Považovala patrně za zdvořilé projevit účast na rozhovoru úsměvem, ale její oči se proti její vůli dívaly zpod dlouhých hustých řas na bratrance, který odjížděl k armádě, s takovým dívčím zaujetím a zbožňováním, že její úsměv nemohl ani na okamžik nikoho oklamat.
→Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого,

Bylo vidět, že se zde kočička usadila na chvilku jen proto, aby mohla tím pružněji vyskočit a pohrát si se svým cousin, jen co vyklouznou jako Boris s Natašou z tohoto salonu.
→и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.

„Ano, ma chère,“ říkal starý hrabě návštěvnici a ukázal na svého Nikolaje. „Jeho přítel Boris byl jmenován důstojníkem a on se z přátelství nechce od něho odloučit.
→– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него;

Nechal být univerzitu i mne, starého člověka; jde na vojnu, ma chère. A přitom už měl zajištěné místo v archivu, a vůbec. To je přátelství, co?“ dodal tázavě. „Ale vždyť prý byla vyhlášena válka,“ poznamenala návštěvnice.
→бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба-то? – сказал граф вопросительно. – Да ведь война, говорят, объявлена,

„To se říká už dávno,“ pravil hrabě. „Nějakou dobu se o tom bude ještě povídat a pak toho nechají. Ale to je přátelství, ma chère, co?“ opakoval. „Bude husarem.“ Návštěvnice nevěděla, co odpovědět, a pokývla hlavou.
→– сказала гостья. – Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба-то! – повторил он. – Он идет в гусары. Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.

„Vůbec ne z přátelství,“ zvolal Nikolaj, jako by se chtěl očistit z hanlivého nařčení, a zrudl. „Nedělám to z přátelství, cítím prostě náklonnost k vojenské službě.“ Ohlédl se na sestřenku a na slečnu návštěvnici; obě dvě se na něho dívaly s pochvalným úsměvem.
→– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе. Он оглянулся на кузину и на гостью-барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.

„Dnes je u nás na obědě Schubert, plukovník Pavlogradského husarského pluku. Byl tu na dovolené a teď ho vezme s sebou. Co dělat?“ řekl hrabě a pokrčil rameny, jako by mluvil žertem o této věci, která mu ve skutečnosti asi působila mnoho zármutku.
→– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.

„Už jsem vám říkal, tatínku,“ řekl syn, „že jestli mě nechcete pustit, zůstanu tady. Ale vím, že se nehodím k ničemu jinému než k vojenské službě;
→– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу;

nejsem diplomat ani úředník, nedovedu skrývat, co cítím,“ říkal a s koketností hezkého mládí se stále ohlížel po Soně a slečně návštěvnici.
→я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью-барышню.

Kočička se do něho vpíjela očima a zdálo se, že se už už pustí do hraní a ukáže celou svou kočičí povahu.
→Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.

„Nono, však je dobře,“ uklidňoval ho starý hrabě. „Všichni se rozčilují… To všechno ten Bonaparte, popletl všem hlavu;
→– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил;

všichni myslí jen na to, jak se z poručíka stal císařem. Nu což, dej bůh,“ dodal, aniž postřehl potměšilý úsměšek návštěvnice.
→все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.

Dospělí se rozhovořili o Bonapartovi. Julie, dcera Karaginové, se obrátila kmladému Rostovovi. „Škoda že jste nebyl ve čtvrtek u Archarovů.
→Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову: – Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых.

Bylo mi tam bez vás smutno,“ něžně se na něho usmála. Polichocený mladý muž si s koketním chlapeckým úsměvem přisedl blíže k usměvavé Julii, dal se s ní do hovoru a vůbec přitom nepozoroval, že tento jeho bezděčný úsměv rozdírá nožem žárlivosti srdce rudnoucí a násilně se usmívající Soni.
→Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему. Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони.

Mezi řečí se na ni ohlédl. Soňa se na něho podívala vášnivým, zlostným pohledem, a s námahou potlačujíc slzy, vstala a vyšla z pokoje se strojeným úsměvem na rtech.
→– В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно-озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты.

Všechno Nikolajovo radostné vzrušení zmizelo. Vyčkal první zámlky v rozhovoru a s rozladěnou tváří odešel hledat Soňu.
→Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.


→„Jak jsou ta tajemství všech mladých lidí šita bílými nitěmi!“ pravila Anna Michajlovna, ukazujíc hlavou na Nikolaje, vycházejícího z pokoje.
→– Как секреты-то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая.

„Bratranci a sestřenice – to je nebezpečný vztah!“ dodala ještě. „Ano,“ řekla hraběnka, když zmizel sluneční paprsek, který pronikl do salonu s mladou generací, jako by odpovídala na otázku, kterou jí nikdo nepoložil, ale jíž se sama neustále zabývala.
→– Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы, – прибавила она. – Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее.

„Kolik to stálo zármutku a kolik starostí, aby se z nich člověk mohl radovat.
→– Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться!

Ale i teď nám působí vlastně víc strachu než radosti. Pořád aby se člověk jen bál, jen bál. A zvláště tenhle věk, kolik je v něm nebezpečí pro dívky i pro hochy!“
→А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.

„Všechno záleží na výchově,“ podotkla návštěvnice. „Ano, máte pravdu,“ pokračovala hraběnka. „Až dosud jsem, díky bohu, byla přítelkyní svých dětí a těším se jejich naprosté důvěře.“
→– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья. – Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием,

Hraběnka se oddávala klamnému domnění mnohých rodičů, kteří si myslí, že jejich děti před nimi nemají tajemství. „Vím, že budu vždy první důvěrnicí svých dcer a že Nikoluška, bude-li se chtít při své vznětlivé povaze trochu povyrazit (u hochů to jinak nejde), přece jen nebude tropit takové kousky jako ti petrohradští páni.“
→– говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою поверенной моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.

„Ano, výborné, výborné děti,“ potvrdil hrabě, který měl ve zvyku řešit všechny složité věci tím, že je prohlásil za výborné. „Jen si to představte, chce k husarům. Tak to chodí, ma chère, dělejte si, co chcete!“ „Jak miloučké stvoření je ta vaše mladší dcerka!“ řekla návštěvnice.
→– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere! – Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья.

Jako rtuť!“ „Ba, jako rtuť,“ přitakal hrabě. „Je po mně! A jaký má hlas! Třebaže je to moje dcera, musím říct, že zní bude skvělá zpěvačka, druhá Salomoniová.
→– Порох! – Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая.

Vzali jsme jí italského učitele.“ „Není to brzo? Říká se, že to hlasu škodí, když se tak brzy začne.“ „Ach ne, kdežpak brzy!“ namítl hrabě. „Vždyť naše matky se ve dvanácti třinácti letech už vdávaly!“ »Ach nein, warum denn zu früh!« sagte der Graf. »Unsere Mütter haben sich doch sogar schon mit zwölf, dreizehn Jahren verheiratet.«
→Мы взяли итальянца ее учить. – Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору. – О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать-тринадцать лет замуж?

„Vždyť ona je už teď zamilovaná do Borise! Co byste tomu řekla?“ pravila hraběnka s mírným úsměvem a pohlédla na Borisovu matku.
→– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала.

Pak pokračovala, jako by odpovídala na myšlenku, která jí zřejmě stále tanula na mysli. „Tak vidíte, kdybych ji držela přísně a zakazovala jí… bůh ví, co by dělali potají (hraběnka měla na mysli, že by se líbali), a takto znám každé její slovo.
→– Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово.

Sama ke mně vždycky večer přiběhne a všechno mi vypráví! Možná že ji rozmazluji, ale myslím, že je to tak opravdu lepší.
→Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше.

Na starší dceru jsem byla přísná.“ „Ano, já jsem byla vychována docela jinak,“ poznamenala s úsměvem její starší dcera, hezká hraběnka Věra.
→Я старшую держала строго. – Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.

Avšak tento úsměv nedělal Věřinu tvář hezčí, jak tomu obvykle bývá; naopak, dodal jí nepřirozeného a tím nepříjemného výrazu.
→Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.

Starší Rostovová byla hezká, nebyla hloupá, výborně se učila, byla dobře vychována, měla příjemný hlas a to, co řekla, bylo správné a namístě; avšak přesto – zvláštní věc – všichni, návštěvnice i hraběnka, se na ni ohlédli s nepříjemným pocitem, jako by se divili, proč to řekla.
→Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня , оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.

„U starších dětí se rodiče vždycky pokoušejí o bůhvíco a chtějí z nich udělat něco neobyčejného,“ pravila návštěvnice
→– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь необыкновенное, – сказала гостья.

„Ba, nač to tajit, ma chère. Hraběnčička měla s Věrou velké plány,“ řekl hrabě. „Nu co. Dopadla přese všecko výborně,“ dodal a povzbudivě na Věru mrkl.
→– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё-таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.

Návštěvnice vstaly a odjely se slibem, že přijedou na oběd. „To jsou ale způsoby! Sedí, sedí, a ne se hnout!“ řekla hraběnka, když je doprovodila ke dveřím.
→Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду. – Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Nataša vyběhla ze salonu, ale neutíkala dál než do zimní zahrady. Tam se zastavila, naslouchala hovoru v saloně a čekala, až vyjde ven Boris.
→Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса.

Začínala už ztrácet trpělivost, dupla nožkou a nabírala moldánky, že nešel hned za ní, když tu uslyšela odměřené – ani příliš pomalé, ani příliš rychlé – kroky mladého muže.
→Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.

Hbitě skočila mezi vysoké květináče a schovala se tam. Boris se zastavil uprostřed místnosti, rozhlédl se, oprášil si z rukávu uniformy smítko, pak přistoupil k zrcadlu a začal si prohlížet svůj hezký obličej.
→Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась. Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо.

Nataša tichounce vykukovala z úkrytu a čekala, co bude dělat. Boris chvíli postál a zamířil k východu. Nataša na něj chtěla zavolat, ale rozmyslela si to.
→Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала.

Ať mě hledá, řekla si v duchu. Sotva vyšel ze dveří, otevřely se druhé dveře a vešla Soňa, celá červená, uslzená, a zlostně cosi mumlala.
→«Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая.

Nataša potlačila první hnutí vyběhnout k ní a zůstala v úkrytu, jako by měla kouzelnou čepičku dělající člověka neviditelným, a vyhlížela, co se bude dít.
→Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой-невидимкой, высматривая, что делалось на свете.

Zakoušela zvláštní, nepoznanou rozkoš. Soňa něco šeptala a ohlížela se k salonu. Vešel Nikolaj. „Soňo! Co je ti? Co tě to napadlo?“ rozběhl se k ní.
→Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай. – Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.

„Nic, nic mi není. Nechte mě být!“ Soňa vzlykla. „Ne, já vím co.“ „Tak když víte, je dobře, a jděte si za ní!“ „So-o-ňo! Jen slovíčko! Jak můžeš tak trápit sebe i mne pro nějakou hloupost?“ řekl Nikolaj a vzal ji za ruku.
→– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала. – Нет, я знаю что. – Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней. – Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из-за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.

Nevyprostila ji a přestala plakat. Nataša se dívala ze svého úkrytu planoucíma očima, nehýbala se a ani nedutala. Co se teď stane? uvažovala.
→Соня не вырывала у него руки и перестала плакать. Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.

„Soňo, celý svět pro mne nic neznamená! Ty jediná jsi mi vším,“ říkal Nikolaj. „Dokážu ti to.“„Nemám ráda, když takhle mluvíš.“ „Tak nebudu, jen už se nezlob, Soňo!“ Přivinul ji k sobě a políbil ji.
→– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе. – Я не люблю, когда ты так говоришь. – Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.

Ach, jak je to hezké! říkala si Nataša, a když Soňa s Nikolajem odešli z místnosti, šla za nimi a zavolala si Borise.
→«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.

„Borisi, pojďte sem,“ šeptala s významným a potutelným pohledem. „Musím vám něco říct. Sem, sem,“ volala a vedla ho na místo mezi květináči, kde byla předtím schovaná.
→– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана.

Boris šel s úsměvem za ní. „Co to má být, to něco?“ zeptal se. Upadla do rozpaků, rozhlédla se kolem sebe, pak spatřila svou panenku, pohozenou na květináči, a vzala ji do ruky.
→Борис, улыбаясь, шел за нею. – Какая же это одна вещь ? – спросил он. Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.

„Polibte tu panenku,“ vyzvala ho. Boris se pozorně, laskavě díval do její vzrušené tváře a neodpovídal. „Nechcete? Tak pojďte sem,“ zašla dále mezi květiny a odhodila pannu.
→– Поцелуйте куклу, – сказала она. Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал. – Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу.

„Blíž, blíž!“ šeptala. Uchopila důstojníka za lemy rukávů a její zardělá tvář měla slavnostní a zároveň ustrašený výraz. „A mě byste nechtěl políbit?“ zašeptala sotva slyšitelně a dívala se na něho zdola s úsměvem, ač rozrušením div neplakala.
→ – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх. – А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.

Boris zčervenal. „Děláte si legraci?“ zamumlal, sklonil se nad ní a zrudl ještě víc, ale nemohl se k ničemu odhodlat.
→Борис покраснел. – Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.

Najednou vyskočila na dřevěnou káď, takže byla vyšší než on, objala ho, až se její nahé tenké ručky spojily nad jeho šíjí, jediným pohybem hlavy odhodila vlasy dozadu a políbila ho rovnou na rty.
→Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.

Pak proklouzla mezi květináči na druhou stranu a zůstala stát se sklopenou hlavou. „Natašo,“ řekl Boris, „vy víte, že vás mám rád, ale…“ „Jste do mne zamilovaný?“ přerušila ho Nataša.
→Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась. – Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но… – Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.

„Ano, jsem do vás zamilovaný, ale prosím vás, nebudeme dělat to, co teď… Ještě čtyři roky… Pak požádám o vaši ruku.“ Nataša přemýšlela. „Třináct, čtrnáct, patnáct, šestnáct,“ odpočítávala na tenounkých prstících.
→– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки. Наташа подумала. – Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам.

„Dobrá! Tak domluveno?“ A její vzrušenou tvář ozářil radostný a spokojený úsměv.
→– Хорошо! Так кончено? И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.

„Domluveno!“ řekl Boris. „Navždy?“ zeptala se dívenka. „Nadosmrti?“ A zavěsila se do něj a klidně, se šťastnou tváří s ním kráčela do obývacího pokoje.
→– Кончено! – сказал Борис. – Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти? И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.