E-BOOKS

— другим священником, а вон тому молодому дереву, что позади, ровно столько лет, сколько моей жене, в октябре стукнет пятьдесят.
→Ten mladší ale tam vzadu jest tak starý jako moje žena, v říjnu bude mu padesát let.

Отец ее посадил деревцо утром, а в тот же день под вечер она родилась.
→Její otec jej sázel ráno onoho dne, když se večer narodila ona.

Он был моим предшественником в должности, и до чего ему было любо дерево, даже не выразишь словами, да и мне, конечно, не меньше. Жена моя сидела под ним на бревне и вязала, когда я двадцать семь лет томуназад бедным студентом впервые вошел сюда во двор».
→Byl mým předkem v úřadě, a jak mu milým byl tento strom, nelze pověděti; mně jest ne méně milým. Moje paní seděla pod ním na trámě a pletla, když jsem já před dvaceti a sedmi lety jakožto chudý student přišel poprvé do domu.

Лотта осведомилась о его дочери: оказалось, она пошла на луг к батракам с господином Шмидтом, старик же продолжал вспоминать,
→— Lotta tázala se po jeho dceři: praveno jí, že odešla s panem Schmidtem na louku k dělníkům, a starý pokračoval:

как полюбил его старый священник, а за ним и дочь и как он стал сперва его викарием, а потом преемником.
→jak si jej předek jeho zamiloval a dcera taky, jak se z počátku jeho vikářem, později následníkem stal.

Рассказ близился к концу, когда из сада появилась пасторская дочка вместе с вышеназванным господином Шмидтом. Она с искренним радушием приветствовала Лотту, и, должен признаться, мне она понравилась.
→ Sotva dokončil svou historii, když dcera farářova s jmenovanýmpanem Schmidtem ze zahrady přicházela: přivítala Lottu se vší vřelostí a mohu říci, že se mi dosti líbila:

С такой живой и статной брюнеткой неплохоскоротать время в деревне. ее поклонник (ибо роль господина Шмидта сразу же определилась), благовоспитанный, но неразговорчивый человек, все время помалкивал, как Лотта ни пыталась вовлечь его в беседу.
→svižná, pěkně rostlá brunetta, jež by dovedla člověka na krátký čas na venkově pobaviti. Její milenec (nebo tak představil se hned pan Schmidt), jemný, tichý člověk,jenž se nechtěl vmísiti do našich rozprávek, ač jej Lotta vždy k tomu měla.

Особенно было мне неприятно, что, судя по выражению лица, необщительность его объяснялась скорее упрямством и дурным характером, нежели ограниченностью ума.
→Nejvíce mne bolelo, že jsem pozoroval na jeho tváři, že více ze svévole a špatného humoru, než ze skromnosti rozumu nemísí se v rozpravy naše.

В дальнейшем это, к сожалению, вполне подтвердилось. Когда Фредерика во время прогулки пошла рядом с Лоттой, а следовательно, и со мной, лицо ее воздыхателя, и без того смуглое, столь явно потемнело, что Лотта как развовремя дернула меня за рукав и дала понять, что я чересчур любезен с Фредерикой.
→Později jsem se o tom až příliš jasně přesvědčil; nebo když Bedřiška na procházce s Lottou a tedy příležitostně taky se mnou šla, zatemnil se obličej jeho, který sám o sobě jest již zarudlý, tak velice, že mne Lotta právě v Čas u rukávu chytila na srozuměnou, že jsem byl ku Bedřišce příliš zdvořilým.

А мне всегда до крайности обидно, если люди докучают друг другу, тем более если молодежь во цвете лет вместо того, чтобы быть восприимчивой ко всяческим радостям, из-за пустяков портит друг другу недолгие светлые дни и слишком поздно понимает, что растраченного невозместишь.
→Nic více mne nemrzí, nežli že lidé mladí v květu života, kdy by mohli užívati svých radostí nejotevřeněji, sobě těchto několik dní nepatrnostmi kazí a teprve později nahlížejí,že nelze nahradit!, co utratili.

Это мучило меня, и, когда мы в сумерках вернулись на пасторский двор и, усевшись за стол пить молоко, завели разговор о горестях и радостях жизни, я воспользовался предлогом и произнес горячую речь против дурного расположения духа.
→Jak pravím, mrzelo mne to, a když jsme se k večeru do fary vrátili a při stole mléko pili, a rozprava o slastech a strastech světa se rozpředla, mluvil jsem velmi vroucně proti zlému rozmaru.

«Люди часто жалуются, что счастливых дней выпадает мало, а тяжелых много, — так начал я, — но, по-моему, это неверно.
→–My lidé stěžujeme si často, počal jsem, že máme tak málo chvil pěkných, a špatných tak mnoho, a jak se mi zdá, z větší části bezprávně.

Если бы мы с открытым сердцем шли навстречу томухорошему, что уготовано нам богом на каждый день, унас хватило бы сил снести и беду, когда она приключится».
→Kdybychom měli srdce vždy ochotné užívati dobrého, jež nám Bůh každý den připravuje, nabyli bychom tím ihned také síly své snášeti zlo, navštíví-li nás.

«Но мы не властны над своими чувствами, — возразила пасторша, — немалую роль играет и тело! Когда человеку неможется, ему всюду не по себе».
→Nemáme mysl ve moci, namítala paní farářová; jak mnoho závisí na těle! není-li člověku volno, není člověku taky nic vhod.

В этом я согласился с ней. «Значит, надо считать это болезнью, — продолжал я, — и надо искать подходящеголекарства».
→ — Přiznal jsem jí. Považujme to tedy za nemoc, pokračoval jsem, a tažme se, zda není prostředku proti tomu!

— «Дельно сказано, — заметила Лотта. Мне, например, кажется, что многое зависит от нас самих.
→— To si dám říci, pravila Lotta, já aspoň soudím, že mnoho na nás záleží.

Я это по себе знаю: когда что-нибудь огорчает меня и вгоняет в тоску, я вскочу, пробегусь раз-другой по саду, напевая контрдансы, и тоски как не бывало».
→ Vím to z vlastní zkušenosti. Mrzí-li mne něco, vyskočím,zazpívám si veselou písničku, a při tom tančím po zahradě — a je po všem.

— «Вот это я и хотел сказать, — подхватил я. — Дурное настроение сродни лени, оно, собственно, одна из ее разновидностей.
→— To jsem chtěl taky říci, doložil jsem: se špatným rozmarem musíme tak jednati jako s leností, nebo jest to jakýsi druh leností.

От природы все мы с ленцой, однако же, если у нас хватает силы встряхнуться, работа начинает спориться, и мы находим в ней истинное удовольствие».
→Naše přirozenost si v ní libuje a přece, když nabudeme síly a vzmužíme se, ubývá nám práce pod rukou analézáme v práci pravé potěšení.

Фредерика слушала очень внимательно, а молодой человек возразил мне, что не в нашей власти управлять собой, а тем более своими ощущениями. «Здесь речь идет о неприятных ощущениях, — отвечал я, — а от них всякий рад избавиться, и никто не знает предела своих сил, пока не испытает их.
→— Bedřiška byla velmi pozorná a onen mladý muž namítl: žečlověk není svým pánem a nejméně pánem svých pocitů. Jedná se zde o nepříjemný pocit, odpověděl jsem, jehož se každý rád zbude; a nikdo neví, na kolik síly jeho stačí,pokud jich nezkusil.

Кто болен, тот уже обойдет всех врачей, согласится на любые жертвы, не откажется от самых горьких лекарств,лишь бы вернуть себе желанное здоровье».
→Nemocný zajisté všech lékařů se bude ptáti a neodmítne žádné, ani sebe větší resignace, ani nejtrpčích léků, aby získal žádaného zdraví.

Я заметил, что старик пастор напрягает слух, желая принять участие в нашем споре; тогда я возвысил голос и обратил свою речь к нему.
→Pozoroval jsem, že poctivý stařeček se namáhá, aby podílubral na naší rozprávce; počal jsem hlasitěji, obrátiv řečsvou k němu.

«Церковные проповеди направлены против всяческих пороков, — говорил я, — но мне ещё не доводилось слышать, чтобы с кафедры громили угрюмый нрав».
→Káže se proti tolika neřestem, pravil jsem; nikdy ještě jsem neslyšel, že by byl kdo proti špatnému rozmaru s kazatelny mluvil.

— «Пусть этим занимаются городские священники, — возразил он, — у крестьян не бывает плохого расположения духа, впрочем, иногда такая проповедь не помешала бы, хотя бы в назидание моей жене и господину амтману».
→— To jest věcí městských farářů, pravil on, rolníci nemají špatných rozmarů; ostatně by to prý časem neškodiloaspoň pro jeho ženu a pana správce.

Все общество рассмеялось, и сам он смеялся от души, пока не закашлялся, что на время прервало наш диспут; затем слово опять взял молодой человек.
→ — Společnost se smála, on srdečné s ní, až jej zachytil kašel, jenž rozpravu naši na nějaký čas přetrhl; načež mladý muž jal se mluviti;

Мало того что мы не в силах сделать друг друга счастливыми: неужто мы должны ещё отнимать друг у друга ту радость, какая изредка выпадает на долю каждого?
→ Jmenoval jste špatný rozmar neřestí; zdá se mi, že to přemrštěné. — Nikoliv, odpověděl jsem — jestliže to, čím škodíme sobě samým a bliž ním, tohoto názvu zasluhuje.

И назовите мне человека, дурно настроенного, нодостаточно мужественного, чтобы скрывать свое настроение, одному страдать от него, не омрачая жизни окружающим.
→ Není dosti na tom, nedovedeme-li se navzájem oblažovat!, máme si ještě i tu radost bráti, jakéž si každé srdce samo poskytnouti může?

Притом же чаще всего дурное настроение происходит отвнутренней досады на собственное несовершенство, от недовольства самим собой, неизбежно связанного с завистью, которую, в свою очередь, разжигает нелепое тщеславие.
→Anebo není snad špatný rozmar vnitřní nevolí nad naší vlastní nehodností, nedostatkem záliby v nás samých, jenž vždy spojen jest se záští, jenž pošetilou marnivostí se vzbuzuje?

Видеть счастливых людей, обязанных своим счастьем не нам, — вот что несносно». Лотта улыбнулась мне, видя, с каким волнением я говорю,а слезы, блеснувшие в глазах Фредерики, подстрекнули меня продолжать:
→Vidíme šťastné lidi, jež jsme my šťastnými neučinili, a to jest nesnesitelné. — Lotta se na mne usmívala, vidouc pohnutí, s jakýmž jsem mluvil, a slza v oku Bedřiščině přiměla mne k tomu, že jsem pokračoval.

«Горе тому, кто, пользуясь своей властью над чужим сердцем, лишает его немудреных радостей, зарождающихся в нем самом.
→— Běda těm, pravil jsem, kdož používají moci, kterou mají nad některým srdcem, k tomu, aby je o nejprostší radosti olupovali, jež z toho srdce samého plynou!

Никакое баловство, никакие дары не заменят минуты внутреннего удовольствия, отравленной завистливой неприязнью нашего мучителя».
→Veškeré dary, veškeré úslužnosti nevynahradí ani jediného okamžiku radosti samé, jejž nám závistná nevole našeho tyrana ztrpčila.

Сердце мое переполнилось в этот миг; воспоминания о том, что было выстрадано когда-то, теснились в груди, и на глаза навернулись слезы.
→ Celé srdce bylo v okamžiku tomu plno; vzpomínka na nejednu vše minulou vystoupila v duši mé, a oči moje zaslzely.

«Вот что надо изо дня в день твердить себе, — заговорил я. — Одно только можешь ты сделать для друзей: не лишать их радости и приумножать их счастье, разделяя его с ними.Когда их терзает мучительная страсть, когда душа у них потрясена скорбью, способен ли ты дать им хоть каплю облегчения?
→Kdoby si jen denně říkal, zvolal jsem : ty nezmůžeš ničeho u svých přátel, nežli ponechati jim jich radosti a rozmnožiti jich štěstí a používaje ho s nimi — Dovedeš-li jim podati krůpěj úlevy, když vnitřní jich duše tísnící vášní je soužena, zármutkem rozervána?

И что же? Когда девушка, чьи лучшие годы отравлены тобой, лежит в полном изнеможении, сраженная последним, страшным недугом, и невидящий взор ее устремлен ввысь, а на бледном лбу проступает смертный пот,
→— A když pak poslední, nejhorší nemoc navštíví toho neb tu, jejž neb již jsi v kvetoucích dnech podkopal — a ona tu leží v chorobném umdlení, oko bezcitně k nebi upřené, s potem umírání na bledém čele

— тебе остается лишь стоять у постели,как преступнику, до глубины души ощущать свое бессилие и с мучительной тоской сознавать, что ты отдал бы все силы, лишь бы вдохнуть крупицу бодрости, искру мужества в холодеющее сердце!»
→— a ty stojíš zde před postelí jako prokletý v nejhlubším pocitu, že nelze ti pomoci ani veškerým jměním tvým — úzkost svírá ti nitro, že bys obětoval vše na krůpěj posily toho tvora dohasínajícího, kdybys mohl jen jiskru mysl jemu dodati!

Воспоминание о подобной сцене, пережитой мною, сломило меня, пока я говорил.
→Vzpomínka na podobný výstup, jemuž jsem byl přítomen, dotkla se mne celou silou při těchto slovech.

Vzal jsem šátek na oči a odešel jsem ze společnosti, jen Lottin hlas na mne volající: půjdeme! mne probudil.
→Ich nahm das Schnupftuch vor die Augen und verließ die Gesellschaft, und nur Lottens Stimme, die mir rief, wir wollten fort, brachte mich zu mir selbst.

«Пора домой!» — отрезвил меня. И как же она бранила меня дорогой: нельзя все принимать так близко к сердцу! Это просто губительно! Надо беречь себя!
→A jak mne plísnila na cestě, protože jsem tak vřelého podílu na všem bral, že bych umřel z toho ! Abych se šetřil!

Ангел мой! Я должен жить ради тебя!
→ — O anděle ! k vůli tobě musím žiti!

6 июляОна все ещё ходит за своей умирающей приятельницей ипо-прежнему верна себе: то же прелестное, заботливое создание, которое одним взглядом смягчает муки и дарит счастье.
→Dne 6. července. Je stále u své umírající přítelkyně, a jest vždy táž, vždy přítomná, spanilá; kam pohlédne, tam hojí bolesti a činí lidi šťastnými.

Вчера вечером она отправилась погулять с Марианной и крошкой Мальхен; я знал об этом, встретил ее, и мы пошли вместе. Погуляв часа полтора, мы возвратились в город иостановились у источника, который давно уже мил мне, а теперь стал в тысячу раз милее.
→Byla včera večer s Márinkou a malou Málkou na procházce;já o tom věděl, vyhledal jsem ji a šli jsme pospolu. Asi po půl druhé hodině vrátili jsme se z města k studni, jež mi jest tak drahá, nyní tisíckrát dražší.

Лотта села на каменную ограду, а мы стояли рядом.
→Lotta posadila se na zídku, stáli jsme před ní.

Я огляделся по сторонам, и ах! как живо вспомнилось мне время, когда сердце мое было так одиноко. «Милый источник, сказал я, — с тех пор я ни разу не наслаждался твоей прохладой и даже мимоходом не бросал на тебябеглого взгляда».
→Ohlédl jsem se kolem, ach! a čas, kdy srdce mé tak samo bylo, oživnul zase ve mně. Milá studni, pravil jsem, od té doby nespočinul jsem u tvého chladu, sotva že jsem se, jda kolem tebe, na tebe podíval.

Я посмотрел вниз и увидел, что Мальхен бережно несетстакан воды. Я взглянул на Лотту и почувствовал, что она для Меня значит. Тем временем подошла Мальхен.
→— Pozřel jsem dolů i vidím, že Amálka se sklenicí vody jde nahoru. — Podíval jsem se na Lottu a cítil vše, co v ní mám.

Марианна хотела взять у нее стакан. «Нет, нет! — воскликнула крошка и ласково добавила: — Отпей ты первая, Лотхен!»
→V tom přišla Amálka se sklenicí. Márinka jí ji chtěla vzíti: ne! volalo děcko s nejsladším výrazem, ne, Lotto, ty musíš píti první!

Я был до того умилен искренней нежностью ее слов,что не мог сдержать свои чувства, поднял малютку с земли и крепко поцеловал, а она расплакалась и раскричалась.
→Byl jsem nadšen pravdivostí, dobrotou, s jakou to pravila, takže nemohla ničím pocity své vyjádřit! vyzdvihl jsem déčko do výše a políbil je tak živé, že počalo ihned křičeti a plakati.

«Вы нехорошо поступили», — заметила Лотта. Я был

посрамлен. «Пойдем, Мальхен, — продолжала Лотта, взяла ребенка за руку и свела вниз по ступенькам. — Скорей, скорей, помойся свежей водицей, ничего ине будет!»
→ — Nedobře jste učinil, pravila Lotta. — To mne zarazilo. — Pojď, Amálko, pokračovala vzavši děvčátko za ruku a vedouc je dolů po schodech, tu se umej z čerstvého pramene,honem, honem, to pak neškodí.

А я стоял и смотрел, с каким усердием малютка терла себе щеки мокрыми ручонками, с какой верой в то, что чудотворный источник смоет нечистое прикосновение и спасет ее от угрозы обрасти бородой;
→— Když jsem tu stál a viděl, s jakou pílí děcko mokré své ručky o tvářinky třelo, s jakou důvěrou, že zázračným pramenem veškerá nečistota zmizí a že tím hanba zničena, že dostane ošklivý vous;

Лотта говорила: «Довольно уже!» — а девочка все мылась, верно, считая: чем больше, тем лучше. Уверяю тебя, Вильгельм, зрелище крестин никогда не внушало мнеподобного благоговения. Когда же Лотта поднялась наверх, мне хотелось пасть ниц перед ней, как перед пророком, омывшим грехи целого народа.
→když Lotta pravila: už dost a dítě přece napořád pilně dále se mylo jakoby »víc« větší účinek mělo než málo« — pravím ti, Viléme, nebyl jsem s větší úctou křtu přítomen — a když Lotta nahoru vyšla, rád bych byl před ní na kolena upadl jako před prorokem, jenž viny národa smyl.

Вечером я не удержался и от полноты сердца рассказал этот случай одному человеку, которого считал чутким, потому что он неглуп. И попало же мне! Он заявил, что Лотта поступила очень нехорошо, что детей нельзя обманывать;
→Večer jsem to vše v srdci rozradostněn vyprávěl muži, o němž jsem se domýšlel, že má smysl pro podobné věci ; to jsem se však potázal! Pravil, že Lotta dobře neučinila; není prý dobře balamutit děti;

подобные басни дают повод к бесконечным заблуждениям и суевериям, от коих надо заблаговременно оберегать детей.
→ podobné věci dávají podnět k nesčíslným mýlkám a pověrám, před nimiž třeba děti varovat!.

Я вспомнил, что у него в семье неделю назад были крестины, и поэтому промолчал, но в душе остался верен той истине, что мы должны поступать с детьми, как господь поступает с нами, позволяя нам блуждать в блаженных грезах и тем даруя нам наивысшее счастье.
→— Tu jsem si vzpomněl, že muž ten dal před osmi dny křtíti; proto jsem si ho nevšiml a zůstal jsem v srdci svém svému přesvědčení věren, že máme s dětmi jednati tak, jak jedná Bůh s námi, jenž nás nejšťastnějšími činí, nechá-li nás pěkně broditi se v klamu.

8 июляКакие мы дети! Как много для нас значит один взгляд!Какие же мы дети! Мы отправились в Вальхейм.
→Dne 8. července.Jaké jsem dítě ! Jak tak prahnu po jediném pohledu! Jaké jsem dítě ! — Šli jsme do Wahlheimu.

Дамы поехали в экипаже, и во время прогулки мнепоказалось, что в черных глазах Лотты… Я глупец, не сердись на меня, но если бы ты видел эти глаза! Буду краток,
→Děvčata a paní jely napřed a na našich procházkách zdálo se mi, že pozoruji v Lottiných černých očích — jsem blázen, odpusť! Kdybys je byl viděl, tyto oči! — Budu krátkým;

потому что у меня глаза слипаются. Ну, словом, дамы уселись в карету, а мы: молодой В., Зельштадт, Одран и я стояли у подножки экипажа.
→(nebo oči se mi spaním zavírají) — děvčata vstoupila do vozů, a okolo kočáru stáli mladý V..., Selstadt, Audrana já.

Беспечная молодежь весело болтала с дамами.
→Mluvili jsme a žvanili s těmi hochy, kteří jsou ovšem dosti lehcí a vzdušní.

Я ловил взгляд Лотты. Увы, он скользил от одного к другому! Но меня, меня, смиренно стоявшего в стороне, он миновал! Сердце мое шептало ей тысячекратное «прости».
→— Hledal jsem Lottiny oči; ach, bloudily od jednoho k druhému ! Ale ke mně, ke mně, ke mně ! kterýž jsem tu stál úplně sám, nezbloudily v resignaci !

А она и не взглянула на меня! Карета тронулась, на глаза мненавернулись слезы.
→— Srdce mé ji tisíckrát zdravilo ! A ona mne neviděla! Kočár jel okolo a v oku mém stála slza.

Я смотрел ей вслед и видел, как из окошка высунулась знакомая шляпка, Лотта оглянулась. Ах! На меня ли?
→Pohlížel jsem za ním a viděl jsem Lottinu hlavu z vozu a ona ohlédla se, ach! za mnou?

Друг мой, в этой неизвестности я пребываю до сих пор.Единственное мое утешение: может быть, она оглянуласьна меня? Может быть! Покойной ночи! Какое же я дитя!
→— Příteli, v této nejistotě tomu; to jest má útěcha: snad se ohlédla za mnou! Snad! — Dobrou noc! jaké jsem dítě !

10 июляПосмотрел бы ты, до чего у меня глупый вид, когда в обществе говорят о ней. А ещё когда меня спрашивают, нравится ли мне она! Нравится — терпеть не могу это слово.
→Dne 10. července.Jak nemotorný jsem, když se ve společnosti o ní mluví, měl bys viděti! A což když se mne konečně někdo optá, jak se mi líbí? — Líbí! To slovo nenávidím jako smrt.

Кем надо быть, чтобы Лотта нравилась, а не заполняла все чувства, все помыслы! Нравится! Один тут недавно спрашивал меня, нравится ли мне Оссиан!
→Co jest to za člověka, jemuž se Lotta líbí, jemuž neproniká veškeré smysly, veškeré pocity ! Líbí! Ondy se mne kdosi ptal, jak se mi Ossian líbí.

11 июляГоспоже М. очень плохо. Я молюсь, чтоб господь сохранил ей жизнь, потому что горюю вместе с Лоттой. Мы изредка видимся у моей приятельницы, и сегодня Лотта рассказала мне удивительную историю.
→Dne 11. července.Paní M . . . vede se velmi zle; modlím se za její život, poněvadž trpím s Lottou. Vidím ji zřídka u své přítelkyně, a dnes mi vyprávěla podivný případ.

Старик М. - мелочной, придирчивый скряга, он всюжизнь тиранил и урезал в расходах свою жену, но она всегда умела как-то выходить из положения.
→— Starý M . . . je lakomá, plesnivá houba, kterýž svou paní za svůj život dosti natýral a omezoval, a přece si paní ta vždy dovedla pomoci.

Несколько дней тому назад, когда врач признал ее состояние безнадежным, она позвала к себе мужа (Лотта была при этом) и сказала ему:
→Před málo dny, když jí lékař veškerou naději na živobytí odňal, povolala svého muže — Lotta byla v pokoji — a takto jej oslovila:

«Я должна покаяться перед тобой, потому что иначе у тебя после моей смерти будут неприятности и недоразумения.
→Musím se ti z jisté věci vyznati, kteráž by mohla po smrti mé způsobiti mnoho zmatku a mrzutosti.

Я всегда вела хозяйство насколько могла бережливо и осмотрительно; однако ты простишь мне, что явсе эти тридцать лет плутовала.
→Vedla jsem dosud hospodářství co možná nejpořádněji a nejspořivěji : avšak odpustíš mi, že jsem tě těch třicet letpodváděla.

В начале нашего супружества ты назначил ничтожнуюсумму на стол и другие домашние расходы.
→Určil's na počátku našeho manželství málo na zapravení kuchyně a domácích výdajů.

Когда хозяйство наше расширилось и прибыль от торговли возросла, ты ни за что не желал соответственно увеличить мне недельное содержание:
→Když se naše domácnost rozmnožila, závod náš rostl, nemohla jsem tě přesvědčiti a pohnouti, abys týdenní můj plat dle poměru zvýšil;

словом, сам знаешь, как ни широко мы жили, ты заставлялменя обходиться семью гульденами в неделю.
→zkrátka víš, že právě tenkrát, když domácnost naše byla největší, že's požadoval, abych vystačila týdně se sedmi zlatými.

Я не перечила, а недостаток еженедельно пополняла извыручки, — ведь никто не подумал бы, что хозяйка станетобкрадывать кассу.
→— Peníze jsem ovšem bez reptání vzala a další potřeby vybírala jsem týdně z kasy, poněvadž nemohl nikdo se domnívati, že paní by chtěla okrádati pokladnici.

Я ничего не промотала и могла бы, не признавшись, с чистой совестью отойти в вечность, но ведь та, чтопосле меня возьмет в руки хозяйство, сразу же станетв тупик, а ты будешь твердить ей, чтопервая твоя жена умела сводить концы с концами».
→Nevyházela jsem marně ničeho a byla bych bez tohoto vyznání směle mohla odejiti na věčnost, kdyby následnice u vedení hospodářství nevěděla si pomoci a ty na svém stál, že první žena s tím vyšla.

Мы поговорили с Лоттой о невероятном ослеплении человека, который не подозревает, что дело нечисто, когда семи гульденов хватает там, где явно расходуетсявдвое.
→Mluvil jsem s Lottou o báječné zaslepenosti lidských smyslů, takže by člověk se mohl domnívati, že za tím něco vězí, když někdo se sedmi zlatými vyjde, jsou-li potřeby dvakrát tak veliké.

Однако я сам встречал людей, которые не удивились бы, если бы у них в доме завелся кувшинчик с не иссякающим по милости пророка маслом.
→Avšak znal jsem sám lidi, kteří by byli věčný olejový džbán prorokův bez udivení do svých domů přijali.

13 июляНет, я не обольщаюсь! В ее черных глазах я читаю непритворное участие ко мне и моей судьбе. Да, я чувствую, а в этом я могу поверить моему сердцу… я чувствую, чтоона, — могу ли, смею ли я выразить райское блаженство этих слов? — что она любит меня… Любит меня!
→Dne 13. července.Nikoli, neklamu se! Čtu v její černých očích pravý soucit se mnou a mým osudem. Ano cítím, a v tom mohu srdci svému důvěřovati, že — ó smím, mohu vysloviti nebe v těchto slovech — že mne miluje, a miluje mne!

Как это возвышает меня в собственных глазах! Как я… тебе можно в этом признаться, ты поймешь… как я благоговею перед самим собой с тех пор, что она любитменя!
→— A já, jak sobě samému stávám se drahým, jak — tobě to přece mohu říci, nebo máš smysl pro něco podobného — jak sebe sama zbožňuji, od té doby, co mne miluje!

Не знаю, дерзость ли это или верное чутье, только я невижу себе соперника в сердце Лотты.
→ Zdaž to smělost či pocit pravého poměru — Neznám člověka, před nímž bych se něčeho v Lottinu srdci obával:

И все же, когда она говорит о своем женихе, и говорит так тепло, так любовно, я чувствую себя человеком, которого лишили всех почестей и чинов, у которого отобрали шпагу.
→a přece — mluví-li o svém snoubenci, mluví-li o něm tak vřele, tak láskyplně — tu jest mi jako člověku, jenž všech důstojenství a hodností byl zbaven a jemuž odňalimeč.

16 июляАх, какой трепет пробегает у меня по жилам, когда пальцы наши соприкоснутся невзначай или нога моя под столом встретит ее ножку!
→Dne 16. července.Ach, jak to probíhá všemi mými žilami, dotkne-li se prst můj prstu jejího, setkají-li se nohy naše pod stolem!

Я отшатываюсь, как от огня, но тайная сила влечет меня обратно — и голова идет кругом!
→Trhnu sebou zpět jako před ohněm, a tajemná jakási síla táhne mne opět ku předu — a závrať pojímá mésmysly.

А она в невинности своей, в простодушии своем не чувствует, как мне мучительны эти мелкие вольности!Когда во время беседы она кладет руку на мою, и, увлекшись спором, придвигается ко мне ближе, и еебожественное дыхание достигает моих губ,
→— O! a její nevinnost, její nelíčená duše necítí, jak mne tyto nepatrné důvěrnosti mučí. A když dokonce v hovoru ruku svou položí na mou a v zajímavé rozprávce usedne ke mně blíže tak, že nebeský dech její rtů dotýká se rtů mých.

— тогда мне кажется, будто я тону, захлестнутыйураганом.
→— Myslím, že utonu bouří postižen.

Но если когда-нибудь я употреблю во зло эту ангельскую доверчивость и… ты понимаешь меня, Вильгельм! Нет, сердце мое не до такой степени порочно. Конечно, оно слабо, очень слабо. А разве это не пагубный порок? Она для меня святыня.
→– A, Viléme ! Jestli se někdy opovážím, toto nebe, tuto důvěru — ! Ty mi porozumíš. Ne, srdce mé není tak zkažené! Slabé! Slabé ovšem! — A není to zkáza? Jest mí svátou.

Всякое вожделение смолкает в ее присутствии. Я сам не свой возле нее, каждая частица души моей потрясена.
→Každá žádost umlká v její přítomnosti. Nevím nikdy, jak mijest, jsem-li u ní; jest mi, jakoby duše ve mne s veškerými žilami se zvrátila.

У нее есть одна излюбленная мелодия, которую она божественно играет на фортепьяно, — так просто, с таким чувством! Первая же нота этой песенки исцеляет меня от грусти, тревоги и хандры.
→— Hraje na pianě melodii andělsky, tak prostě, tak oduševněle! Jest její zamilovaná píseň a ta mne sprošťuje veškeré muky, tísně a klamu, dotkne-li se první noty.

Я без труда верю всему, что издавна говорилось о волшебной силе музыки.
→Každé slovo o staré kouzelné moci hudby jest mi pochopitelno.

До чего трогает меня безыскусный напев! И до чего кстати умеет она сыграть его, как раз когда мне впору пустить себе пулю в лоб!
→Jak dojímá mne prostý ten zpěv! A jak dovede zanotiti jej v čas, často ve chvíli, kdy bych si rád projel kulkou hlavu!

Смятение и мрак моей души рассеиваются, и я опять дышувольнее.
→Bludy a tmy duše mé jsou rozehnány, a já dýchám opětvolněji.

18 июляВильгельм, что нам мир без любви!
→Dne 18. července.Viléme, co jest našemu srdci svět bez lásky!

То же, что волшебный фонарь без света.
→Co jest kouzelná svítilna beze světla.

Едва ты вставишь в него лампочку, как яркие картины запестреют на белой стене!
→A sotva že do ní dáš lampičku, vyskytnou se nejpestřejší obrazy na bílé tvé zdi !

И пусть это будет только мимолетный мираж, все равно, мы, точно дети, радуемся, глядя на него, ивосторгаемся чудесными видениями.
→A kdyby to nic nebylo, než přecházející bludičky, jest to přece naším štěstím, stojíme-li jako svěží hoši před tím a podivujeme se zázračným úkazům.

Сегодня мне не удалось повидать Лотту: докучныегости задержали меня.
→ Dnes nemohl jsem k Lottě, nebylo lze vyhnout se jisté společnosti.

Что было делать? Я послал к ней слугу, чтобы иметь возлесебя человека, побывавшего близ нее. С каким нетерпением я его ждал, с какой радостью встретил! Если бы мне не было стыдно, я притянул бы к себе его голову и поцеловал.
→Co bylo činit? Poslal jsem k ní svého sluhu, jen abych měl okolo sebe člověka, který jí byl na blízku s jakou trpělivostí jsem jej očekával, s jakou radostí jsem uvítal jej. Rád bych jej byl vzal za hlavu a zlíbal, kdybych se byl nestyděl.

Говорят, что бононский камень, если положить его на солнце, впитывает в себя солнечные лучи, а потом некоторое время светится в темноте.
→Vypravuje se o bononském kameni, že na slunci jsa paprsky jeho přitahuje a chvíli za noci svítí.

Чем-то подобным был для меня мой слуга. Оттого, что ее глаза останавливались на его лице, баках, на пуговицахливреи, на воротнике плаща, — все это стало для меня такой святыней, такой ценностью! В тот миг я не уступил бы его и за тысячу талеров.
→Tak mi bylo s mým sluhou. Pocit, že její oči na jeho obličeji, na jeho tvářích, na jeho knoflících, na límci spočinuly, činil mi vše tak svátým, tak drahým! Nebyl bych v okamžiku tom hocha toho dal za tisíc tolarů.

В его присутствии мне было так отрадно.
→Bylo mi tak volno v jeho přítomnosti.

Упаси тебя бог смеяться над этим! Вильгельм, мираж ли то, что дает нам отраду?
→— Uchovej Bůh, aby si se tomu smál. Viléme, jsou to bludičky, — je-li nám blaze?

19 июля«Я увижу ее! — восклицаю я утром, просыпаясь и весело приветствуя яркое солнце. Dne 19. července.Uvidím ji! volám z rána, když vstanu a rozveselen krásnému slunci hledím vstříc;

—Я увижу ее!» Других желаний у меня нет на целый день. Все, все поглощается этой надеждой.
→uvidím ji! A na celý den nemám pak jiného přání! Vše, vše se ztrácí v té naději .

20 июляЯ ещё отнюдь не решил послушаться вас и поехать с посланником в ***. Мне не очень-то по нутру иметь над собой начальство, а тут ещё все мы знаем, что и человек-то он дрянной.
→ Dne 20. července.S vaší ideou, abych šel totiž s vyslancem do ***, nemohu se nikterak shodnouti. Ne« miluji příliš subordinace a víme všichni, že onen muž je mimo to protiva.

Ты пишешь, что матушка хотела бы определить меня к делу. Меня это рассмешило.
→Matka má by ráda viděla, abych byl ve službě: to mi bylo k smíchu.

Разве сейчас я бездельничаю? И не все ли равно в концеконцов, что перебирать: горох или чечевицу. Все на свете самообман, и глуп тот, кто в угоду другим, ане по собственному призванию и тяготению трудится ради денег, почестей или чего-нибудь ещё.
→Zdaž nejsem teď tolikéž činným? a není-liž jedno, zda počítám hrách či boby? Všecko ve světě je přece jen darebáctví, a člověk, který pro jiné, aniž ukojil svoji vášeň nebo vlastní potřeby, za peníze nebo čest aneboza něco vůbec se dře, jest vždycky blázen.

24 июляТак как ты очень печешься о том, чтобы я не забросилрисования, я предпочел обойти этот вопрос, чем признаться тебе, сколь мало мною сделано за последнее время.
→Dne 24. července.Že ti tolik na tom záleží, abych kreslení nezanedbával,raději bych všeho nechal, nežli ti řekl, že teď málo pracuji.

Никогда не был я так счастлив, никогда моя любовь к природе, к малейшей песчинке или былинке не была такой всеобъемлющей и проникновенной;
→Ještě nikdy nebyl jsem šťastnějším, nikdy nebyly mé pocity s přírodou až na drobný kamének, až na nepatrnou travičku plnější a vroucnější;

и тем не менее, — не знаю, как бы это выразить, — мой изобразительный дар так слаб, а все так зыбко и туманно передмоим духовным взором, что я не могу запечатлеть ни одного очертания;
→a přece — nevím, jak bych se vyjádřil — jest síla má představovací tak slabá, vše tone a potápí se tak před duší mou, že tomu nedovedu položiti mezi ani hranic;

мне кажется, будь у меня под рукой глина или воск, я бы сумел что-нибудь создать.
→ ale myslím si, že, kdybych měl hlínu nebo vosk, že bych to dovedl.

Если это не пройдет, я достану глины и буду лепить — пусть выходят хоть пирожки!
→A já taky vezmu hlínu, bude-li to déle trvati, a budu z ní pracovati a kdyby to byly koláče.

Трижды принимался я за портрет Лотты и трижды осрамился; это мне тем досаднее, что прежде я весьма успешно схватывал сходство.
→Lottinu podobiznu třikrát jsem začal a třikrát se mi nezdařila, což mne tím více mrzí, protože jsem byl před nějakým časem v té příčině velmi šťastným.

Тогда я сделал ее силуэт, и этим мне придется удовлетвориться.
→Konečně jsem nakreslil hlavní rysy a na těch mám dosti.

25 июляХорошо, милая Лотта, я все добуду и доставлю; давайте мне побольше поручений и как можно чаще!
→ Dne 25. července. Ano, milá Lotto, všecko, všecko obstarám; poroučejte jenom víc a velmi často.

Об одном только прошу вас: не посыпайте песком адресованных мне писем. Сегодня я сразу же поднес записочку к губам, и у меня захрустело на зубах.
→Za něco vás prosím: žádný písek na cedulky, jež mipíšete! Dnes jsem ji rychle přitiskl ke rtům a zuby mi cvakaly.

26 июляЯ не раз уже давал себе слово пореже видеться с ней. Но попробуй-ка сдержи слово! Каждый день я не могу устоять перед искушением и свято обещаю пропустить завтрашний день.
→ Dne 26. července.Již jsem si tolikrát předsevzal, že ji nechci tak často vídati. Ano, kdo by to jen dovedl! Každého dne jsem otrokem pokušení a přislibuji si svatě:

А когда наступает завтрашний день, я неизменно нахожувеский предлог и не успеваю оглянуться, как я уже там.
→zítra k ní nepůjdeš; a když pak přijde ráno, nalézám opět nevyhnutelnou příčinu a nežli vše uvážím, jsem u ní.

Либо она скажет с вечера: «Завтра вы, конечно, придете?» Как же после этого остаться дома? Либо даст мнепоручение, и я считаю, что приличней самому принестиответ;
→Buď že večer řekla: Snad přijdete zítra? Kdo by nepřišel? Anebo mi dá zakázku na starost a pokládám za slušné, abych jí sám přinesl odpověď;

а то день выдастся уж очень хороший, и я отправляюсь в Вальхейм, а оттуда до нее всего полчаса ходьбы.На таком близком расстоянии сила притяжения слишком велика, — раз, и я там!
→anebo jest den tak velice krásný, jdu do Wahlheimu a když jsem zde, mám přece už jen půl hodinky k ní! Jsem-li na blízku té atmosféry — oj, už jsem tam.

Бабушка моя знала сказку про магнитную гору: когда корабли близко подплывали к ней, они теряли всежелезные части, гвозди перелетали на гору, и несчастные моряки гибли среди рушившихся досок.
→Má babička vyprávěla pohádku o magnetovém vrchu: lodi, jež přišly mu na blízko, byly pojednou všeho železa zbaveny, hřebíky letěly k vrchu a ubozí plavci spotápěli se pod rozsypanými prkny.

30 июляПриехал Альберт, и мне надо удалиться. Пусть он будет лучшим, благороднейшим из людей и я сочту себя во всех отношениях ниже его, тем не менее нестерпимо видеть егообладателем стольких совершенств. Обладателем!
→ Dne 30. července.Albert přišel a já půjdu; a kdyby byl nejlepším, nejšlechetnějším člověkem, před nímž bych se chtěl a mohl postavit! každé chvíle, bylo by to nesnesitelno viděti jej před sebou v majetku tolika dokonalostí!

Одним словом, Вильгельм, жених приехал. Он милый, славный, и необходимо с ним ладить. По счастью, я не был при встрече!
→— Majetek! — Dosti, Viléme, snoubenec je zde! Hodný, milýmuž, jejž musí míti každý rád.

Это надорвало бы мне душу.
→Šťastnou náhodou nebyl jsem přítomen, když ho přivítalo.

Надо сказать, он настолько деликатен,
→To by mí bylo srdce rozpoltilo.

что ещё ни разу не поцеловал Лотту в моем присутствии.
→Jest též tak poctivý, že nepolíbil Lottu v mé přítomnosti ani jednou.

Воздай ему за это господь! Его стоит полюбить за то,что он умеет уважать такую девушку.
→Bůh mu to oplať! Pro úctu, jakou má k tomu děvčeti, musím jej milovati.

Ко мне он доброжелателен, и я подозреваю, что этобольше влияние Лотты, чем личная симпатия;
→Já mne rád a domýšlím se, že to víc přičiněním Lottiným, než jeho vlastních pocitů;

на это женщины мастерицы, и они правы: им же выгоднее, чтобы два воздыхателя ладили между собой, только это редко случается.
→v tomto oboru jsou ženy jemný a mají pravdu: dovedou-li dva ctitele v dobré míře udržeti, jest to vždy jich prospěch, ač to jde zřídka.

Однако же Альберт вполне заслуживает уважения. Его сдержанность резко отличается от моего беспокойного нрава, который я не умею скрывать.
→Ostatně nemohu Albertovi své úcty odříci. Tichý jeho zevnějšek odráží se od nepokoje mé povahy velmi živě, a nedovedu se přetvařovat!.

Он способен чувствовать и понимает, какое сокровище Лотта. По-видимому, он не склонен к мрачным настроениям, а ты знаешь, что этот порок мне всего ненавистнее в людях.
→Má mnoho citu a ví, čím jest Lotta. Zdá se, že má málo špatného rozmaru a to víš, že to hřích, jehož více nenávidím u člověka, nežli všecky ostatní.

Он считает меня человеком незаурядным, а моя привязанность к Лотте и восхищение каждым ее поступком увеличивают его торжество, и он тем сильнее любит ее.
→Má mne za nadaného člověka; a příchylnost má k Lottě, vřela moje radost, jakouž pociťuji ze všech její činův, rozmnožuje jeho triumf, a miluje ji tím více.

Не могу поручиться, что он не донимает ее порой мелкой ревностью; во всяком случае, на его месте ябы вряд ли уберегся от этого демона.
→Zdaž ji časem malou žárlivostí netrápí, o tom nevím; já na jeho místě bych aspoň zcela jistě neuchránil se před tímtoďáblem.

Как бы там ни было, но радость, которую я находил в обществе Лотты, для меня кончена. Что это-глупость или самообольщение?
→A už se mají věci jakkoliv, radost má býti u Lotty zmizela. Mám to nazvati pošetilostí či zaslepeností?

К чему названия? От этого дело не изменится! Все, что я знаю теперь, я знал ещё до приезда Альберта, знал, что не имею права домогаться ее, и не домогался. Конечно, поскольку можно не стремиться к обладанию такимсовершенством; а теперь, видите ли, дурачок удивляется, что явился соперник и забрал у него любимую девушку.
→— K čemu třeba názvu? Věc mluví za sebe! — Věděl jsem vše, co nyní vím, než přišel Albert; věděl jsem, že nemám na ni nároků, nečinil jsem si také žádných — totiž pokud možno, aby člověk při tolika líbeznosti nežádal — a teď otvírám oči, poněvadž kdosi nyní skutečně přišel a dívku mi odňal.

Я стискиваю зубы и смеюсь над собственным несчастьем, но вдвойне, втройне смеялся бы над тем, кто сказал бы, что я должен смириться, и раз иначе быть не может… ах, избавьте меня от этих болванов! Я бегаю по лесам, а когда прихожу к Лотте, и с ней в беседке сидит Альберт, и мне там не место, тогда я начинаю шалить и дурачиться, придумывая разные шутки и проказы.
→Kousám se do rtů a vysmívám se své bídě — a smál jsem se dvakrát tolik, ba třikrát těm, kdož mohli pověděti, abych resignoval, že již jinak být nemůže — zbav mne, Bože, těchto hastrošů! — Běhám po lesích a když přijdu k Lottě a Albert u ní sedí v zahrádce pod loubím, a já nemohu s místa, tu jsem rozpustilý jako blázen, a mluvím hlouposti, nesmysl na nesmysl.

«Ради бога! Умоляю вас, без вчерашних сцен! — сказала мне Лотта. — Ваша веселость страшна». Между нами говоря, я улучаю время, когда он занят,
→ — Pro boha vás prosím, pravila mi dnes Lotta, jen žádný podobný výstup jako včera večer! Jste strašlivým, jste-li veselým! Mezi náma řečeno, vyčkám vždy času, když je zaměstnán;

миг и я там, и невыразимо счастлив, если застаю ее одну.
→to jsem hned venku a jest mi tak volno, naleznu-li ji samotnu.

8 августа

Бог с тобой, милый Вильгельм! Я вовсе не имел в виду тебя, когда называл несносными людей, требующих от нас покорности неизбежной судьбе.
→Dne 8. srpna.Prosím tě, Viléme, nemyslil jsem nikterak na tebe nazývaje lidi nesnesitelnými, kteří od nás požadují, abychom se odevzdali do nezbytného osudu.

Мне и в голову не приходило, что ты можешь разделять их мнение.
→Nemyslil jsem věru na to, že bys mohl býti podobného mínění.

Но, в сущности, ты прав. Только вот что, друг мой! На свете редко приходится решать, либо да, либо — нет! Чувства и поступки так же многообразны, как разновидности носов между орлиным и вздернутым.
→A vlastně máš pravdu Jen něco, můj drahý! Ve světě těžko říci: Buď, anebo! Pocity a činění jsou odstíny tak rozmanitých — jako odstíny mezi nosem jestřábím a křivým.

Поэтому не сердись, если я, признав все твои доводы, тем не менее попытаюсь найти лазейку между «да»и «нет».
→Nebudeš se tedy na mne hněvati, nechám-li ti plně tvůj důkaz a přece mezi ''buď'' a ''nebo'' se proderu.

Ты говоришь: «Либо у тебя есть надежда добиться Лотты,либо нет. Так! В первом случае старайся увенчать свои желания;
→Pravíš: bud máš naději na Lottu, anebo jí nemáš. Dobře. V prvním případě vyzkoumej ji, získej vyplnění svých přání :

в противном случае возьми себя в руки, попытайсяизбавиться от злополучного чувства, которое измучает тебя вконец!»
→v případě druhém se vzmuž a sprostí se bídných pocitů, jež užírají veškeré tvé síly.

Легко сказать, милый друг, но только лишь сказать…А если перед тобой несчастный, которого медленно и неотвратимо ведет к смерти изнурительная болезнь, можешь ты потребовать, чтобы он ударом кинжала сразу пресек свои мучения?
→— Příteli, to se pěkně řekne — a rychle řekne. A mohl bys žádati od nešťastníka, jehož život ploužící se nemocí znenáhla, ale jistě hyne, aby dýkou trápení svému pojednou konec učinil?

Ведь недуг, истощая все силы, отнимает и мужество избавиться от него. Конечно, ты мог бы в ответ привести другое сравнение:
→A neubírá-liž mu zlo, jež užírá síly jeho, zároveň mysli, odvahy, aby se ho zprostil?

всякий предпочтет отдать на отсечение руку, чем слабостью и нерешительностью поставить под угрозу самую свою жизнь.
→Mohl bys mi ovšem podobným porovnáním odpověděti: Kdo by si raději nedal utrhnouti rámě, než by stálým odkládáním život svůj obětoval?

Пожалуй! Но на этом перестанем донимать друг друга сравнениями. Довольно! Да, Вильгельм, у меня бывают минуты такого мужества, когда я готов вскочить, всестряхнуть с себя и бежать, вот только не знаю — куда.
→— Nevím! — A nechme těch přirovnání. — Dosti — ano, Viléme, mám někdy chvíle takové zmužilé, zprošťující odvahy a tu — jen kdybych věděl kam, šel bych.

Вечером Сегодня мне попался в руки мой дневник, который я забросил с некоторых пор, и меня поразило, как сознательно я, шаг за шагом, шел на это,
→Večer Deník můj, na nějž po nějaký čas zapomínám, vzal jsem opět dnes do rukou a žasnu, jak jsem tak vědomě dovšeho, krok za krokem, se dostal !

как ясно видел всегда свое состояние и тем не менее поступал не лучше ребенка, и теперь ещё ясно вижу все, но даже не собираюсь образумиться.
→Jak jsem stav svůj vždy jasněji viděl a přece jednal jako dítě; jak ještě teď tak jasně vidím, a není ještě potuchy o polepšení.

10 августаЯ мог бы вести чудесную, радостную жизнь, не будь я глупцом.
→Dne 10. srpna. Mohl bych žiti přešťastně, přeblažené, kdy bych nebyl bláznem.

Обстоятельства складываются на редкость счастливо для меня.
→Tak příznivých poměrů nelze tak snadno nalézti, aby oblažily duši lidskou, v jakých žiji nyní já.

Увы! Верно говорят, что счастье наше в нас самих.
→Ach, jisto jest, že srdce naše jediné naším Štěstím.

Я считаюсь своим в прекраснейшей из семей, старик любит меня, как сына, малыши, как отца, а Лотта… И вдобавок добрейший Альберт, который никогда не омрачает моего счастья сварливыми выходками, а, наоборот, окружает меня сердечной дружбой и дорожитмною больше, чем кем-нибудь на свете после Лотты!
→Býti členem rodiny tak hodné; starým býti milován jako syn; dětmi jako otec; a Lottou! — k tomu poctivý Albert, jenž žádným rozmarem neruší mého blaha, jenž mi vřelé přátelství věnuje, jemuž jsem mimo Lottu nejmilejším na světě!

Любо послушать, Вильгельм, как мы во время прогулки беседуем друг с другом о Лотте. На свете не найдешь ничего смешнее этого положения, только мне от него часто хочется плакать.
→— Viléme, je radost, poslouchat! nás, jdeme-li procházkoua rozprávíme-li o Lottě; nebylo ve světě nic směšnějšíhonad tento poměr, a přece mi často v té vzpomínce řinou se slzy s oka.

Он мне рассказывает о том, как почтенная матушка Лотты на смертном одре завещала ей хозяйство и детей, а ему поручила Лотту; как с той поры Лотта совсем переродилась:
→Když mi o bohabojné její matce vypráví: jak na smrtelné posteli celý dům a děti Lottě odevzdala a jemu opět Lottu zaslíbila; jak od té doby Lotta všecka se změnila;

в хлопотах по дому и в житейских заботах она стала настоящей матерью: каждый миг ее дня заполнен деятельной любовью и трудом, и тем не менее природная веселость и жизнерадостность никогда ее не покидают!
→jak se z ní v starosti o domácnost pravá matka stala; jak žádný okamžik jejího času bez činné lásky, bez práce neuplynul — a přec jí veselost, lehká smysl nikdy neopustily —

Я иду рядом с ним, рву придорожные цветы, бережно собираю их в букет и… бросаю в протекающий ручеек, а потом слежу, как они медленно плывут по течению.
→Jdu tak podle něho, trhám na cestě květiny, váži je starostlivě do kytice a — háži pak do řeky pohlížeje za nimi, jak odplývají.

Не помню, писал ли я тебе, что Альберт останется здесь иполучит службу с приличным содержанием от двора, гдек нему весьма благоволят.
→ — Nevím, zdaž jsem ti již psal, že Albert zde zůstane jakožtodvorský úředník se slušnými příjmy; jest oblíben u dvora.

Я не встречал людей, равных ему по расторопности и усердию в работе.
→Co do pořádku a pilnosti málo podobných jsem viděl.

12 августаБесспорно, лучше Альберта нет никого на свете. Вчера у нас с ним произошла удивительная сцена.
→Dne 12. srpna.Věru, Albert jest nejlepší člověk pod sluncem. Zažil jsem s ním včera zvláštní výstup.

Я пришел к нему проститься, потому что мне взбрелона ум отправиться верхом в горы, откуда я и пишу тебе сейчас; и вот, когда я шагал взад и вперед по комнате,мне попались на глаза его пистолеты.
→Přišel jsem k němu, abych se s ním rozloučil ; nebo napadlo mi vyjeti si do hor, odkudž ti také píši; a když tak do jizbě sem tam chodím, utkví mi zrak na jeho pistolích.

«Одолжи мне на дорогу пистолеты», — попросил я.
→Zapůjč mi ty pistole, pravil jsem, na cestu.

«Сделай милость, — отвечал он. — Но потрудись сам зарядить их; у меня они висят только для украшения».
→Pro mně a za mně, odpověděl, chceš-li si uložiti práci a nabiti je; u mně visí jen pro forma.

Я снял один из пистолетов, а он продолжал: «С тех пор какпредусмотрительность моя сыграла со мной злую шутку,я их и в руки не беру».
→Vzal jsem jednu z nich, a on pokračoval: Co mne neopatrnostmá tak napálila, nechci s takovými věcmi nic míti.

Я полюбопытствовал узнать, как было дело, и вот что он рассказал: «Около трех месяцев жил я в деревне у приятеля, держал при себе пару незаряженных карманных пистолетов и спал спокойно.
→— Byl jsem zvědav toho případu. — Zdržoval jsem se,vypravoval, čtvrt léta na venkově u jednoho ze svých přátel, měl jsem nenabité dvě trojky a spal jsem pokojně.

Однажды в дождливый день сижу я, скучаю, и бог весть почему мне приходит в голову:
→Jednou za deštivého počasí, když tak nečinně sedím, nevím, jak se stalo, napadne mi:

а вдруг на нас нападут, вдруг нам понадобятся пистолеты, вдруг… словом, ты знаешь, как это бывает.
→mohli bychom býti přepadeni, měli bychom potřebí trojek, a mohli bychom — vždyť víš, jak to je.

Я сейчас же велел слуге почистить и зарядить их; а он давай балагурить с девушками, пугать их, а шомпол ещё не был вынут, пистолет выстрелил невзначай, шомполугодил одной девушке в правую руку и раздробил большой палец.
→ — Dal jsem je sluhovi, aby je vycídil a nabil; ten žertuje s děvčaty, chce je polekati a bůh ví jak, ručnice spustí, ač nabiják ještě v ní vězí, a nabiják vyletí od mušky po pravé ruce děvčeti a rozbije jí palec.

Мне пришлось выслушать немало нареканий и вдобавок заплатить за лечение.
→To bylo povyku! Musil jsem zaplatili léčení a od té doby nechávám zbraň nenabitu.

С тех пор я воздерживаюсь заряжать оружие. Вот она-предусмотрительность! Опасности непредугадаешь, сердечный друг! Впрочем…» Надо тебе сказать, что я очень люблю его, пока он не примется за свои «впрочем». Само собой понятно, что из каждого правила есть исключения.
→Milý příteli, co jest pozornost? Nebezpečí nelze se naučili ! — Ovšem. — Vždyť víš, že toho člověka mám velmi rád až na jeho »ovšem«, nebo nerozumí se samo sebou, že každé pravidlo všeobecné má své výjimky?

Но он до того добросовестен, что, высказавкакое-нибудь, на его взгляд, опрометчивое, непроверенное общее суждение, тут же засыплет тебя оговорками,сомнениями, возражениями, пока от сути дела ничего не останется.
→Ale takový jest člověk! Soudí-li, že pověděl něco přenáhleného, všeobecného, polopravdivého, nepřestává výpověď svou omezovati, přizpůsobovati, přidávati a odnímati, až konečné z celé věci nezbude nic.

На этот раз он тоже залез в какие-то дебри; под конец я совсем перестал слушать и шутки ради внезапным жестомприжал дуло пистолета ко лбу над правым глазом.
→A při této příležitosti dal se do širokého povídání; já konečně ani neposlouchal, upadl jsem v dumání a s nápadným výrazem přitiskl jsem si ústí pistole přes pravé oko k čelu.

«Фу! К чему это?» — сказал Альберт, отнимая у меня пистолет. «Да ведь он не заряжен», — возразил я.
→Fi, pravil Albert, odvraceje pistoli, co to? — Není nabita,odpověděl jsem.

«Все равно, это ни к чему, — сердито перебил он. Даже представить себе не могу, как это человек способен дойти до такого безумия, чтобы застрелиться; самая мысль противна мне». — «Странный вынарод, — вырвалось у меня. — Для всего у вас готовы определения:
→ — Ať si, co s tím? doložil netrpělivě. Nechápu, jak může člověk býti tak pošetilým a zastřelili se; pouhá myšlénka se mi hnusí, O že vy lidé, zvolal jsem, o věcech rozprávějíce hned křičíte :

то безумно, то умно, это хорошо, то плохо! А какой во всем этом смысл?
→to jest pošetilé, to jest moudré, to jest dobré, to jest špatné ! Co to vše znamená?

Разве вы вникли во внутренние причины данного поступка? Можете вы с точностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опрометчивы».
→Vyzkoumali jste tím vnitřní poměry činu? Znáte určitě příčinu, proč se stal, proč se státi musil? To kdybyste mohli, nebyli byste tak ukvapeni ve svých úsudcích.

«Согласись, — заметил Альберт, — что некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены».
→Přiznáš mi, pravil Albert, že jistá konání jsou špatnými, ať se stávají z příčiny jakékoliv.

Пожав плечами, я согласился с ним. «Однако, друг мой, — продолжал я, здесь тоже возможны исключения.
→Pokrčil jsem rameny a přisvědčil jsem mu. Avšak, můj milý, pokračoval jsem, jsou i zde jisté výjimky.

Конечно, воровство всегда безнравственно; однако жечеловек, идущий на грабеж, чтобы спасти себя и свою семью от неминуемой голодной смерти, пожалуй, заслуживает скорее жалости, нежели кары.
→Jest pravda, že je zlodějství neřestí: avšak člověk, jenž vyšel na lup, aby zachoval sebe a rodinu od hrozící smrti hladem, zdaž zasluhuje politování či trestu?

А кто бросит камень в супруга, в справедливом гневе казнящего неверную жену и ее недостойного соблазнителя?
→Kdo první pozdvihl by kamene proti muži, jenž v spravedlivém hněvu nevěrnou ženu svou a ničemného svůdce skolil?

Или в девушку, которая губит себя, в безудержном порыве предавшись минутному упоению любви. Даже законники наши, хладнокровные педанты, смягчаются при этом ивоздерживаются от наказания».
→Kdo proti děvčeti, jež v neodolatelných radostech lásky se zapomíná? Samy zákony naše, ledové tyto pedanty, lze pohnouti a odvésti s dráhy.

«Это другое дело, — возразил Альберт. — Ибо человек, увлекаемый страстями, теряет способность рассуждать, и на него смотрят как на пьяного или помешанного».
→To jest něco jiného,, odtušil Albert, poněvadž člověk, jejž vážně unášejí, veškerých smyslů pozbývá, a považuje se za opilce, za šílence.

«Ах вы, разумники! — с улыбкой произнес я. — Страсть! Опьянение! Помешательство! А вы, благонравные люди, стоите невозмутимо и безучастно в сторонке и хулите пьяниц,
→ O rozumných vás lidí! zvolal jsem usmívaje se. Vášeň! Opilství! Šílenost! Zde stojíte tak tiše, tak beze vší účasti, mravní vy lidé!

презираете безумцев и проходите мимо, подобно священнику, и, подобно фарисею, благодарите господа, что он не создал вас подобными одному из них.
→Přezdíváte opilcům, nenávidíte šílenců, jdete kolem jako onen kněz a děkujete bohu jako onen farisej, že vás neučinil takovými, jako jednoho z nich.

Я не раз бывал пьян, в страстях своих всегда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в другом, ибо в меру своего разумения я постиг, почему всех выдающихся людей, совершивших нечто великое, нечто с виду недостижимое, издавна объявляют пьяными ипомешанными.
→Byl jsem víckrát než jednou opilým, vášně mé nikdy nebyly daleky šílenosti, a obou nelituji: nebo naučil jsem se chápati, proč lidé všecky zvláštní muže, kteří dokázali cos velikého, co zdálo se býti nemožným, ode dávná vyhlašovali za opilce a šílence.

Но и в обыденной жизни несносно слышать, как вследвсякому, кто отважился на мало-мальски смелый, честный, непредусмотрительный поступок, непременнокричат:
→Ale i v obecném životě jest nesnesitelné, že lidé každému činu na polo volnému, šlechetnému, neočekávanému činu volají vstříc:

«Да он пьян! Да он рехнулся!» Стыдитесь, вы, трезвые люди, стыдитесь, мудрецы!»«Очередная твоя блажь, — сказал Альберт.
→ten člověk jest opilý, šílený! Styďte se, vy střízlivci! Styďte se, vy mudrci! To jsou zas jednou tvé vrtochy, pravil Albert.

— Вечно ты перехватываешь через край, а тут уж ты кругом не прав, — речь ведь идет о самоубийстве, и ты сравниваешь его с великими деяниями, когда на самом деле это несомненная слабость:
→ »Přemršťuješ vše a máš aspoň v tomto nepravdu, že samovraždu, o níž teď vlastně mluvíme, k velikým činům přirovnáváš, a přece ji nelze za nic jiného považovali leč za slabost.

куда легче умереть, чем стойко сносить мученическую жизнь». Я готов был оборвать разговор, потому что мне несноснее всего слушать ничтожные прописные истины, когда сам я говорю от полноты сердца.
→Je snadněji umříti nežli snášeti trpělivě život strastiplný. Chtěl jsem přestátí, nebo žádný důvod nemrzí mne více, jako když vytasí se někdo s nepatrným, obecným výrokem, když já mluvím z celého srdce.

Однако я сдержался, ибо не раз уж слышал их и возмущался ими, и с живостью возразил ему:
→Opanoval jsem se však, poněvadž jsem to již tak často slyšela ještě častěji na to se zlobil, a odvětil jsem poněkud živě;

«Ты это именуешь слабостью? Сделай одолжение, не суди по внешним обстоятельствам. Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи — неужто ты назовешьего слабым?
→ Nazýváš to slabostí! Prosím Tě, nedej se klamati zdáním Národ, jenž pod nesnesitelným jhem tyrana úpí, můžeš-li jej nazvati slabým, když konečně se vzchopí a svoje řetězy rozláme?

А если у человека пожар в доме и он под влияниемиспуга напряжет все силы и с легкостью будет таскать тяжести, которые в обычном состоянии и с места быне сдвинул; и если другой, возмущенный обидой, схватится с шестерыми и одолеет их-что ж, по-твоему,оба они слабые люди? А раз напряжение- сила, почему же,
→Člověk, jenž v bázni, že dům jeho shoří, veškeré síly napíná a s lehkostí břemena odnáší, jimiž by za jiných okolností sotva pohnul; člověk, jenž rozvášněn se šesti se popere a je přemůže — zdaž bys jej nazval slabým ?

добрейший друг, перенапряжение должно быть ее противоположностью?» Альберт посмотрел на меня и сказал:
→A můj milý, je-li namáhání silou, proč by mělo přepínání býti protivou? — Albert pohlednuv na mne řekl:

«Не сердись, но твои примеры, по-моему, тут ни при чем».
→Neměj mi za zlé, příklady, jež tuto uvádíš, zdá se, že se sem ani nehodí.

«Допустим, — согласился я. — Мне уж не раз ставили на вид, что мои рассуждения часто граничат с нелепицей.
→Možná, odpověděl jsem; vyčetli mně již mnozí, že přirovnávací můj způsob je často pouhým žvaněním.

Попробуем как-нибудь иначе представить себе, каково должно быть на душе у человека, который решился сбросить обычно столь приятное бремя жизни;
→Zkusme tedy, nelze-li si jiným způsobem představili, jak jestasi člověku, jenž se odhodlal jinak příjemné břímě života se sebe shoditi.

ибо мы имеем право по совести судить лишь о том, чтопрочувствовали сами.
→Nebo jenom tenkrát, cítíme-li spolu, smíme o věci mluviti.

Человеческой природе положен определенный предел, — продолжал я. — Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет.
→Lidská příroda, pokračoval jsem, má své meze; ona snese radost, žal, bolesti až do míry a hyne, když byly meze překročeny.

Значит, вопрос не в том, силен ли он или слаб, а может ли он претерпеть меру своих страданий, все равно душевных или физических, и, по-моему, так же дико говорить: тот трус, кто лишает себя жизни, — как называть трусом человека, умирающего от злокачественной лихорадки».
→Zde se tedy nejedná o to, je-li kdo sláb či silný, nýbrž o to, zdaž vytrpí míru svého žalu — ať již to žal mravný či tělesný: i pokládám výrok, že člověk jest zbabělcem, jenž si na život sahá, právě za tak podivný, jako onen, že jest zbabělcem, kdo zlou zimnicí zemřel.

«Это парадоксально. До крайности парадоксально!» — вскричал Альберт. «Не в такой мере, как тебе кажется, — возразил я. — Ведь ты согласен, что мы считаем смертельной болезнью такое состояние, когда силы человеческой природы отчасти истощены, отчасти настолько подорваны, что поднять их и какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течение жизни нет возможности.
→Parodoxní, velmi parodoxní ! zvolal Albert. — Ne tak tuze,jak se ti zdá, odtušil jsem. Přiznáváš mi, nazýváme to nemocína smrt, čímž příroda tak jest porušena, že buď její síly tím se znižují, anebo tak bez výsledku jsou, že si nedovedou více pomoci, že nejsou více s to, aby šťastnou revolucí a převratem vešly v pravidelný oběh života.

А теперь, мой друг, перенесем это в духовную сферу. Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатления, как навязчивые мысли пускают в нем корни, пока всерастущая страсть не лишит его всякого самообладания и не доведет до погибели.
→Nyní, můj milý, užijme toho vzhledem k duši. Viz člověka obmezeného, jak dojmy naň působí, jak idey v jeho mysli půdy nabývají, až jej konečně rostoucí vášeň všeho klidu zbaví a zničí.

Тщетно будет хладнокровный, разумный приятель анализировать состояние несчастного, тщетно будетувещёвать его! Так человек здоровый, стоящий у постели больного, не вольет в него ни капли своих сил».
→Marně odpouští člověk tichý, rozumný stavu nešťastného,darmo mu domlouvá ! Právě tak jako zdravý, jenž u postele nemocného stojí, a jemu ze svých sil ani nejmenší nemůže poskytnout!

Для Альберта это были слишком отвлеченные разговоры. Тогда я напомнил ему о девушке, которую недавно вытащили мертвой из воды, и вновь рассказал ее историю:
→Albertovi se zdálo, že mluvím všeobecně. Připomenul jsem mu děvče, jež nalezeno bylo před nedávném mrtvé ve vodě, a opakoval jsem mu věc.

«Милое юное создание, выросшее в тесном кругу домашних обязанностей, повседневных будничных трудов, не знавшее других развлечений, как только надеть исподволь приобретенный воскресный наряд и пойти погулять по городу с подругами, но вот впылкой душе ее пробуждаются иные, затаенные желания,
→— Dobré, mladé děvče, jež vyrostlo v úzkém kruhu domácího zaměstnání, týdenní určité práce, jež neznalo jiných radostí, leč snad v neděli projíti se v Šatech znenáhla zjednaných s ostatními služebnými po městě, snad v každý velký svátek jednou si zatančit! a prohovořit!

а лесть мужчин только поощряет их, прежниерадости становятся для нее пресны, и, наконец, она встречает человека, к которому ее неудержимо влечет неизведанное чувство;
→se vší ovšem živostí nejsrdečnější účasti sem tam některouhodinku o příčině vády, pomluvy se sousedkou — ohnivá její povaha pocítí konečně vniternější potřeby, jež lichotivé mužů řeči zvyšují;

все ее надежды устремляются к нему, она забывает окружающий мир, ничего не слышит, не видит, не чувствует, кроме него, и рвется к нему, единственному.
→bývalé její radosti zdají se jí znenáhla býti méně milými, až konečně nalezne člověka, k němuž ji neodolatelný pocit vábí, s nímž veškeré naděje spojuje, zapomínajíc světa kolem sebe nic nevidí, nic neslyší, nic necítí, než jeho jediného, po něm jediném prahne.

Не искушенная пустыми утехами суетного тщеславия, она прямо стремится к цели: принадлежать ему, в нерушимом союзе обрести то счастье, которого ейнедостает, вкусить сразу все радости, по которым она томилась.
→Prázdnými zábavami nestálé marnivosti nezkažena, touží jenom po cíli: chce se státi jeho, chce u věčném spojení dosáhnouti toho štěstí, jež jí schází, chce užiti veškerých radostí, po nichž prahla.

Многократные обещания подкрепляют ее надежды, дерзкие ласки разжигают ее страсть, подчиняют ее душу; она ходит как в чаду,
→Opětně sliby, jež jí jistotu všech nadějí spečeťují smělá políbení, jež její žádosti rozmnožují, obepínají celou její duši;

предвкушая все земные радости, она возбуждена до предела, наконец она раскрывает объятия навстречу своим желаниям, и… возлюбленный бросает ее.
→tone v temném vědomí, v předběžném pocitu všech slastí,jest nejvýš zvědava, rozevírá svou náruč, aby objala veškerá přání svá — a milenec ji opustí.

В оцепенении, в беспамятстве стоит она над пропастью; вокруг сплошной мрак; ни надежды, ни утешения, ни проблеска! Ведь она покинута любимым, а в нем была вся ее жизнь.
→ — Zkamenělá, beze smyslu stojí nad propastí; všude kolem ní je tma, není vyhlídky, není útěchy, není tušení! Neboť opustil ji ten, v němž pociťovala své bytí.

Она не видит ни божьего мира вокруг, ни тех, кто может заменить ей утрату, она чувствует себя одинокой, покинутой всем миром и, задыхаясь в ужасной сердечной муке, очертя голову бросается вниз, чтобы потопить свои страдания в обступившей ее со всех сторон смерти.
→Nevidí širého světa, jenž před ní leží, nevidí celou řadu těch,kdož by jí nahradí ti mohli ztrátu její, cítí se býti osamocenou,opuštěnou od celého světa — a slepá, do tísně vehnána neskonalou bídou srdce svého, vrhá se do propasti, abyudusila smrtí ji obklopující všecka svá muka.

Видишь ли, Альберт, это история многих людей. И скажи, разве нет в ней сходства с болезнью? Природа не может найти выход из запутанного лабиринта противоречивых сил, и человек умирает.
→Hleď, Alberte, to je tak historie nejednoho člověka! A rci, není-liž to choroba? Příroda nenalézá východu z labyrintu zmatených a protivných sil, a člověk musí zemříti.

Горе тому, кто будет смотреть на все это и скажет: «Глупая! Стоило ей выждать, чтобы время оказало свое действие, и отчаяние бы улеглось, нашелся бы другой,который бы ее утешил».
→Běda tomu, kdo by se na to díval a řekl: Pošetilá! Kdyby byla vyčkala času, zoufalství bylo by se uložilo, byl by se našel někdo jiný, který by jí dal útěchy.

Это все равно, что сказать: «Глупец! Умирает от горячки. Стоило ему подождать, чтобы силы его восстановились,соки в организме очистились, волнение в крови улеглось:все бы тогда наладилось, он жил бы и по сей день».
→ — To je právě tak, jakoby někdo řekl: Ten blázen zemřel horečkou! Kdyby byl vyčkal, až se síly jeho seberou, šťávy jeho osvěží, nával jeho krve uloží, všecko by bylo dobře, a žil by do této chvíle.

Альберту и это сравнение показалось недостаточно убедительным, он начал что-то возражать, между прочим, что я привел в пример глупую девчонку; а как можно оправдать человека разумного, не столь ограниченного,с широким кругозором, это ему непонятно.
→Albert, jemuž toto přirovnání nebylo dosti jasné, namítal ještě leccos a mezi jiným : že jsem mluvil jenom o prostém děvčeti; jak by však bylo možno člověka rozumného, který není tak obmezený, který má rozhled po světě, omluviti, to že nechápe.

«Друг мой! — вскричал я. — Человек всегда останется человеком, и та крупица разума, которой он, быть может, владеет, почти или вовсе не имеет значения, когда свирепствует страсть и ему становится тесно в рамках человеческой природы.
→— Milý příteli, zvolal jsem, člověk je člověkem, a na té trošce rozumu, kterou snad má, málo záleží nebo nic, zuří-li vášeň a konce lidství člověka ženou.

Тем более… Ну, об этом в другой раз», — сказал я и схватился за шляпу. Сердце у меня было переполнено! И мыразошлись, так и не поняв друг друга.
→Spíše — O tom jindy, řekl jsem, chápaje se klobouku. O ! srdce mi překypovalo, — rozešli jsme se, aniž jsme si porozuměli.

На этом свете люди редко понимают друг друга.
→Jakož vůbec na tomto světě člověk člověku nesnadno porozumí.

15 августаЯсно одно: на свете лишь сила любви делает человека желанным. Я вижу это по Лотте, ей жалко было бы потерять меня, а дети только и ждут, чтобы я приходил всякий день.
→Dne 15. srpna.Je svátá pravda, že nic nečiní člověka ve světě nutným než láska. Cítím, že by mne Lotta nerada ztratila, a děti si myslí, že to ani nemůže jinak být, nežli že zítra ráno zasepřijdu.

Сегодня отправился туда настраивать Лотте фортепьяно, но так и не выбрал для этого времени, потому что дети неотступно требовали от меня сказки и Лотта сама пожелала, чтобы я исполнил их просьбу.
→Dnes vyšel jsem, abych naladil Lottin klavír; nedostal jsem se však k tomu; nebo děti nedaly mi pokoje, abych jim vypravoval pohádku, a Lotta sama řekla, abych jim byl po vůli.

Я покормил их ужином, от меня они принимают его почти так же охотно, как от Лотты, а потом рассказал любимую их сказочку о принцессе, которой прислуживали руки.
→Nakrájel jsem jim chleba, jejž teď ode mne skoro tak rádypřijímají jako od Lotty, a vypravoval jsem jim roztomilou pohádku o té princezně, která měla ruce za služky.

Уверяю тебя, я сам при этом многому учусь: их впечатления поражают меня неожиданностью.
→Lecčemu se při tom naučím, ujišťuji Tě, a žasnu, jaký dojem to na ně činí.

Зачастую мне приходится выдумывать какую-нибудь подробность, и если в следующий раз я забываю ее,они сейчас же говорят, что в прошлый раз было иначе, и теперь уж я стараюсь без малейшего изменения бубнить все подряд нараспев.
→Poněvadž si někdy musím něco vymysliti, nač po druhé zapomenu, upozorňují mne hned, že to bylo předešle jinak, takže se teď cvičím, abych recitoval vše beze změny, zpěvavým spádem jednotlivých slabik, jako na šňůrce.

Из этого я вынес урок, что вторым, даже улучшенным в художественном смысле, изданием своего произведения писатель неизбежно вредит книге.
→Poznal jsem z toho, že spisovatel druhým, změněným vydáním své knihy, a kdyby byla poeticky silnější než původní, rozhodně jí uškoditi musí.

Мы очень податливы на первое впечатлениеи готовы поверить всему самому неправдоподобному, оно сразу же прочно внедряется в нас, и горе тому, кто сделает попытку вытравить или искоренить его!
→Prvním dojmům jsme nejpřístupnější, a člověk už je takový, že přijímá i věci nejdobrodružnější ; a ty utkví v něm hned pevně, i běda tomu, kdo by je chtěl vyškrabat! nebo vyhladiti z jeho mysli.

18 августаПочему то, что составляет счастье человека, должно вместе с тем быть источником его страданий?Могучая и горячая любовь моя к живой природе, наполнявшая меня таким блаженством, превращая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением и, точно жестокий демон, преследует меня на всех путях. Am 18. August.   Mußte denn das so sein, daß das, was des Menschen Glückseligkeit macht, wieder die Quelle seines Elendes würde? Das volle, warme Gefühl meines Herzens an der lebendigen Natur, das mich mit so vieler Wonne überströmte, das rings umher die Welt mir zu einem Paradiese schuf, wird mir jetzt zu einem unerträglichen Peiniger, zu einem quälenden Geist, der mich auf allen Wegen verfolgt.

Бывало, я со скалы оглядывал всю цветущую долину, от реки до дальних холмов, и видел, как все вокруг растет, как жизнь там бьет ключом;

бывало, я смотрел на горы, от подножия до вершины одетые высокими, густыми деревьями, и на многообразные извивы долин под сенью чудесных лесов и видел,как тихая река струится меж шуршащих камышей и отражает легкие облака, гонимые по небу слабым вечерним ветерком;
→Když jsem jindy se skály se díval do žírného údolí přes řeku až tam k oněm pahorkům, když jsem viděl, jak všecko kolem mne pučí, pramení, když jsem viděl ony hory od pat až k vrcholům pokryté vysokým, hustým stromovím, ona údolí ostíněná v rozmanitých jejich záhybech nejlíbeznějšími lesy, jak tichá řeka mezi šumivým rákosím plynula a milé ty vlny zrcadlila, jež jemný , vánek s nebe sem zakolébal,

бывало, я слышал птичий гомон, оживлявший лес, и миллионные рои мошек весело плясали в алом луче заходящего солнца, и последний зыбкий блик выманивал из травы гудящего жука;
→když pak slyšel jsem kol sebe ptáky, jak oživují les, jak miliony muších rojů v posledním rudém svitu slunečním vesele se proháněly, jak poslední zákmit slunce bzučícího brouka z trávy vyburcoval.

а стрекотание и возня вокруг привлекали мои взоры кземле, и мох, добывающий себе пищу в голой скале подо мной, и кустарник, растущий по сухому, песчаному косогору, открывали мне кипучую, сокровеннуюсвященную жизнь природы;
→Když víření a šumění kolem mne upozorňovalo mne podívati se na zemi a na mech, který tvrdé skále svou potravu vynutil, a na křovinu, jež po suchém, písčitém pahorku roste, když se mi otevřel vnitřní, žhavý, svaty život přírody:

все, все заключал я тогда в мое трепетное сердце, чувствовал себя словно божеством посреди этого буйного изобилия, и величественные образыбезбрежного мира жили, все одушевляя во мне!
→jak jsem to všecko pojal ve své horoucí srdce, jak jsem se cítil v přetékající té náplni býti bohem, a jak skvostné ty postavy nekonečného všehomíra pohybovaly se vše oživujíce v duši mé.

Исполинские горы обступали меня, пропастиоткрывались подо мною, потоки свергались вниз, уног моих бежали реки, и слышны были голоса лесов и гор!
→Nebetyčné hory obkličovaly mne, propasti rozvíraly se přede mnou a bystřiny vrhaly se do nich, řeky valily se pode mnou a les a pohoří zaznívaly;

И я видел их, все эти непостижимые силы, взаимодействующие и созидающие в недрах земли, а на земле и в поднебесье копошатся бессчетные племенаразнородных созданий, все, все населено многоликими существами,
→ i viděl jsem je působiti a tvořiti do sebe v hlubinách země, všecky ty nevyzpytatelné síly, viděl jsem hemžiti se mezi nebem a zemí rody nejrozmanitějších tvorů, všecko, všecko zalidněno tisícerými postavami;

а люди прячутся, сбившись в кучу, по своим домишкам и воображают, будто они царят над всем миром!
→a viděl jsem lidi, jak se ve svých domcích bezpečí a zahnizďují a jak po svém názoru vládnou širým světem.

Жалкий глупец, ты все умаляешь, потому что сам ты такмал! От неприступных вершин, через пустыни, где не ступала ничья нога, до краев неведомого океана веет дух извечного творца и радуется каждой песчинке, которая внемлет ему и живет.
→Ubohý blázne, jenž si všeho toho tak málo vážíš, poněvadž jsi sám tak nepatrný. — Od neschůdných horstev přes poušť, jíž nedotkla se lidská noha, až na konec neznámého oceánu vane duch věčného tvůrce a těší se z každého prášku, který jej slyší a žije.

Ах, как часто в то время стремился я унестись на крыльях журавля, пролетавшего мимо, к берегам необозримогоморя, из пенистой чаши вездесущего испить головокружительное счастье жизни и на мигодин приобщиться в меру ограниченных сил моей души к блаженству того, кто все созидает в себе и из себя!
→— Ach, tenkrát, jak Často jsem zatoužil na perutech jestřábových, jenž nade mnou vzlétl, po březích nesmírného moře, abych z šumivého poháru nekonečna napil se oné chvějící se slasti životní a abych jenom na okamžik pocítil v sevřené síle své hrudi krůpěj blaženosti oné bytosti, jež všecko to v sobě a sebou vytvoří.

Знаешь, брат, одно воспоминание о таких часах отрадномне. Даже старание воскресить те невыразимые чувства и высказать их возвышает мою душу, чтобы вслед за темя вдвойне ощутил весь ужас моего положения.
→Bratře, jenom při vzpomínce na ony hodiny jest mi blaze. Ba i snaha nevyslovitelné ony pocity znova vyvolati, je znova vyslovit! povznáší duši mou nad sebe samu a pak pociťuji tesknotu stavu svého, ve kterém nyní jsem, dvojnásob.

Передо мной словно поднялась завеса, и зрелищебесконечной жизни превратилось для меня в бездну вечно отверстой могилы.
→ Před duší mou rozhrnula se jakoby opona, a jeviště nekonečného života mění se přede mnou v propast věčně otevřeného hrobu.

Можешь ли ты сказать: «Это есть», — когда все проходит, когда все проносится с быстротой урагана, почти никогда не исчерпав все силы своего бытия, смывается потоком и гибнет, увы, разбившись о скалы? Нет мгновения, которое не пожирало бы тебя и твоих близких, нет мгновения, когда бы ты не был, пустьпротив воли, разрушителем!
→Můžeš o něčem říci: to jest! když všecko zachází kdyžvšecko rychlostí větru prchá, ač celá síla všeho toho trvá, ach! a do proudu uvrženo, potopeno a o skály roztříštěno bývá? Tu není okamžiku, který by nepotíral tebe a ty, kdožkolem tebe, není okamžiku, ve kterém jsi ničitelem, musíš býti;

Безобиднейшая прогулка стоит жизни тысячам жалкихчервячков; один шаг сокрушает постройки, кропотливо возведенные муравьями, и топчет в прах целый мирок.
→nejnevinnější procházka ničí tisíce ubohých červíků, jediný krok boří příbytky mravencův namáhavě zbudované a zadupává malý svět v hanebný hrob.

О нет, не великие, исключительные всемирные бедствиятрогают меня, не потопы, смывающие ваши деревни, не землетрясения, поглощающие ваши города: я не могу примириться с разрушительной силой, сокрытой во всей природе и ничего не создавшей такого, что не истребляло бы своего соседа или самого себя. И я мечусь в страхе. Вокруг меня животворящие силы неба и земли. А я не вижу ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища.
→Ha! mne nedojímá veliká, neobyčejná ta bída světa, tyto vlny, jež trhají vaše vesnice, tato zemětřesení, jež vaše města pohlcují; mně podvracuje srdce zničující ta síla, jež skryta jest ve všemmíru přírody, která nic nestvořila, co by neničilo souseda, neničilo sebe.

И я мечусь в страхе. Вокруг меня животворящие силы неба и земли. А я не вижу ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища.
→A tím v úzkosti se kolotám, nebe a země a jich tvořivé síly jsou kol mne ; nevidím nic leč věčně pohlcující, věčně přežvykující nestvůru.

Dne 21. srpna.

Напрасно простираю я к ней объятия, очнувшись утром от тяжких снов, напрасно ищу ее ночью в своей постели, когда в счастливом и невинном сновидении мне пригрезится,будто я сижу возле нее на лугу и осыпаю поцелуями ее руку.
→Dne 21. srpna.Darmo rámě své po ní rozestírám, ráno, když se z těžkých snů proberu; darmo ji hledám v noci u své postele, a mne šťastný, nevinný sen klame, jakobych seděl na louce vedle ní a držel její ruku a pokryl ji tisícerými polibky.

Когда же я тянусь к ней, ещё одурманенный дремотой, и вдруг просыпаюсь, — поток слез исторгается из моегостесненного сердца, и я плачу безутешно, предчувствуя мрачное будущее.
→Ach, tu, když pak ještě na polo ve snách po ní sahám, blažen — vyřine se proud slz ze stísněného srdce mého, i pláči bez útěchy tmavé budoucnosti hledě vstříc.

22 августаЭто поистине несчастье, Вильгельм! Мои деятельные силы разладились, и я пребываю в какой-то тревожной апатии, не могу сидеть сложа руки, но и делать ничего не могу.
→Dne 22. srpna.Je to neštěstí, Viléme! Činné síly mé zmalátněly k nepokojné lenivosti, nemohu býti bez zaměstnání a nemohu taky nic pracovati.

У меня больше нет ни творческого воображения, нилюбви к природе, и книги противны мне.
→Nemám obrazotvornosti, nemám citu pro přírodu a knihy se mi hnusí.

Когда мы потеряли себя, все для нас потеряно…
→Jestliže sobě samým scházíme, schází nám vše.

Право же, иногда мне хочется быть поденщиком,чтобы, проснувшись утром, иметь на предстоящий день хоть какую-то цель, стремление,надежду.
→Přísahám ti: někdy si přeji býti dělníkem, jen abych měl

ráno se probudiv naději v budoucí den.

Часто, глядя, как Альберт сидит, зарывшись по уши в деловые бумаги, я завидую ему и, кажется, был бы радпоменяться с ним.
→Často závidím Albertovi, že může se tak po uši zahrabati do akt, a tu si myslím, že by mi bylo dobře, kdybych byl na jehomístě!

Сколько раз уж было у меня поползновение написать тебе и министру и ходатайствовать о месте при посольстве, в чем, по твоим уверениям, мне не было бы отказано.
→Už několikrát mi napadlo: chtěl jsem ti psáti i ministrovi, chtěl jsem se ucházeti o místo u vyslanectví, o němž píšeš, že bych je jistě obdržel.

Я и сам в этом уверен: министр с давних пор ко мнерасположен и давно уже настаивал, чтобы я занимался каким-нибудь делом! Я ношусь с этой мыслью некоторое время.
→Věřím tomu sám. Ministr mně již dávno přeje a vyslovil se, abych se některému oboru věnoval; a já také sem tam hodinku tomu věnuji.

А потом, как подумаю хорошенько да вспомню басню о коне,который, прискучив свободой, добровольно дал себя оседлать и загнать до полусмерти, тут уж я совсем не знаю, как быть!
→Ale když si opět připomenu bajku o koni, který nespokojen se svou svobodou dal se osedlati — tu nevím, co činiti!

Милый друг, что, если только тягостная душевная тревогавынуждает меня жаждать перемен и все равно повсюду будет преследовать меня?
→– Und, mein Lieber! ist nicht vielleicht das Sehnen in mir nach Veränderung des Zustands eine innere, unbehagliche Ungeduld, die mich überallhin verfolgen wird?

28 августаБез сомнения, будь моя болезнь исцелима, только эти люди могли бы вылечить ее. Сегодня день моего рождения. Рано утром я получаю сверточек от Альберта.
→Dne 28. srpna.Jest pravda, že, kdyby bylo lze vyléčit nemoc mou, tito lidé by to učinili. Dnes jsou mé narozeniny; a prvním ránem obdržel jsem zásilku od Alberta.

Раскрываю его и прежде всего нахожу один из розовых бантов, которые были на Лотте, когда мы познакомились, и которые я не раз просил у нее. К этому были приложены две книжечки в двенадцатую долю листа маленький Гомер в ветштейновском издании, которое я давно искал, чтобы не таскать с собой на прогулку эрнестовские фолианты.
→Zpozoroval jsem ihned otevřev ji pentli bledě růžovou,kterou měla Lotta na sobě, když jsem ji prvně uviděl, a za niž jsem ji od té doby několikrát žádal Mimo to obdržel jsem dvě knížky ve dvanácterce, malé Wetsteinovo vydáníHomera, jehož jsem si tak často přával, abych nemusil se na procházce vláčeti s Ernestovým.

Видишь, как они угадывают мои желания и спешат оказать мелкие дружеские услуги, в тысячу раз более ценные, нежели пышные дары, которые тешат тщеславие даятеля и унижают нас.
→Vidíš, jak vyplňují má přání, jak vyhledávají veškeré nepatrné služby přátelství, jež tisíckrát jsou dražší, než oslňující dary, jimiž nás snižuje marnivost dárce.

Я без конца целую этот бант, вдыхая воспоминание о счастье, которым наполнили меня те недолгие, блаженные, невозвратимые дни.
→Líbám tu pentli tisíckrát a každým dechem saji vzpomínku oněch blažeností, jimiž mne naplnilo těch několik šťastných, nenahraditelných dnů.

Так уж водится, Вильгельм, и я не ропщу; цветыжизни одна лишь видимость. Сколько из них облетает,не оставив следа!
→Viléme, jest tomu tak, a já nereptám; květy života Jsou jen zjevy! Kolik jich vykvete a odkvete, aniž zůstavují po sobě stopy!

Плоды дают лишь немногие, и ещё меньше созревает этих плодов! А все-таки их бывает достаточно, и что же…брат мой, неужто мы презрим, оставим без внимания зрелые плоды, дадим им сгнить, не вкусив их!Прощай!
→Jak málo jich vydá plod, a jak málo těch plodův uzraje! A přece jest jich ještě dosti; a přece — Ó můj bratře! — lze nám nevšímat si zralých plodů, pohrdati jimi, dopustiti, aby nepožité uhnily? Buď zdráv!

Лето великолепное! Часто я взбираюсь на деревья в плодовом саду у Лотты и длинным шестом снимаю с верхушки спелые груши,
→Jest rozkošné léto; sedím často na ovocných stromech v Lottině zahradě s kleštěmi, dlouhou tyčí a trhám hrušky s koruny.

а Лотта стоит внизу и принимает их у меня.
→Ona stojí dole a chytá je, když je dolů pouštím.

30 августаНесчастный! Ужели я так глуп? Ужели продолжаю обманывать себя? К чему приведет эта буйная, буйная страсть? Я молюсь ей одной,
→Dne 30. srpna.Nešťastníče! Nejsi-liž bláhov? Neklameš-li sebe sama? Kam s tou šílenou, nekonečnou vášní? Neznám jiné modlitby víc, než k ní;

воображение вызывает передо мной лишь ее образ, все на свете существует для меня лишь в соединении с ней.
→obrazotvornosti mé nejeví se jiná postava než její, a vše kolem ve světě nevidím jinak, než ve styku s ní.

Сколько счастливых минут при этом переживаю я, но в конце концов мне приходится покидать ее! Ах,Вильгельм! Если бы ты знал, куда порой влечет меня сердце!
→A to jsou mé šťastné hodiny, až se pak musím od ní odloučiti Ach, Viléme! k čemu mne tak často srdce táhne!

Когда я посижу у нее часа два-три, наслаждаясь ее красотой, грацией, чудесным смыслом ее слов, чувства мои мало-помалу достигают высшего напряжения,
→Když tak dvě, tři hodiny u ní sedím, když duše má utkvěla na její postavě, na jejím chování, na nebeském výrazu jejích slov, když znenáhla veškeří smyslové moji se napínají a tma

в глазах темнеет, я почти не слышу, что-то сжимает мне горло убийственной хваткой, а сердце болезненными ударами стремится дать выход чувствам и лишь усиливает их смятение,
→a tma prostírá se kolem očí mých, když sotva slyším a cosi u hrdla mne chytá jako vrah, když pak srdce mé v divokém tlukotu úzkostlivé mysli volnost poskytujíc jich zmatek jen množí.

— Вильгельм, в такие минуты я не помню себя. И если порой грусть не берет верх и Лотта неотказывает мне в скудном утешении выплакать моютоску, склонясь над ее рукой, — тогда ярвусь прочь на простор.
→— Viléme, nevím často, jsem-li na živu! A když někdy smutek opanuji, a Lotta mi bídnou tu útěchu dovolí, že smím na její ruce žal svůj a tíseň vyplakati — pak musím pryč, ven! a bloudím daleko široko v polích;

Тогда я бегаю по полям, и лучшая моя отрада — одолеть крутой подъем, проложить тропинку в непроходимой чаще, продираясь сквозь терновник, напарываясь на шипы.
→srázný vrch slézti jest pak jedinou radostí mou, propracovat! se neschůdným lesem, houštinami, jež mne zraňují, trny, jež mne probodají!

После этого мне становится легче, чуть-чуть легче. Иногда от усталости и жажды я падаю в пути,
→Pak jest mi poněkud volněji! Poněkud! A když zůstanu někdy unavením a žízní na cestě ležeti, mnohdy za temné noci,

иногда глубокой ночью при свете полной луны я сажусь в глухом лесу на согнувшийся сук, чтобы дать немножко отдыха израненным ногам, а потом перед рассветом забываюсь томительным полусном! — Ах, Вильгельм, пойми, что одинокая келья,
→když vysoký, plný měsíc nade mnou stojí, když usednu v osamělém lese na křivý strom, abych zjednal poraněným nohám úlevy, a když pak unavujícím klidem tím v pološeru usnu — o Viléme! opuštěná cela.

что одинокая келья, власяница и вериги были бы теперь блаженством для моей души. Прощай! Я не вижу иного конца этим терзаниям, кроме могилы!
→ Žíněný oděv a trnový pás byly by osvěžením, po němž prahne duše má. S Bohem! Nevidím této bídy jiného konce leč hrob.

3 сентябряМне надо уехать! Благодарю тебя, Вильгельм, за то, что ты принял за меня решение и положил конец моим колебаниям.
→Dne 3. září.Musím odtud! Děkuji ti, Viléme, Žes ustanovil kolísavé rozhodnutí mé.

Две недели ношусь я с мыслью, что мне надо ее покинуть.Надо уехать. Она опять гостит в городе у подруги.
→Již čtrnáct dní obírám se myšlenkou opustiti ji. Musím odtud. Jest opět ve městě u jisté přítelkyně.

И Альберт… и… мне надо уехать!
→A Albert — a — musím odtud!

10 сентябряЧто это была за ночь! Теперь я все способен снести, Вильгельм. Я никогда больше ее не увижу! Ах, если бы мог я броситься тебе на шею, друг мой, чтобы в слезах умиления излить все чувства, теснящие грудь!
→Dne 10. září.To byla noc! Viléme teď vytrpím vše. Neuvidím jí víc! Ó, že nemohu doletěti na tvou šíji, abych ti vypověděl tisícerým nadšením, tisícerými slzami, můj drahý, pocity,jež bouří v srdci mém!

А вместо этого я сижу тут, с трудом переводя дух,стараюсь успокоиться и жду утра, лошадей подадут на рассвете. Ах, она спит спокойно и не подозревает, что никогда больше не увидится со мной.
→Zde sedím a prahnu po vzduchu, chci býti pokojným,očekávám ráno a východem slunce stojí koně připraveni. Ach, ona spí klidně a nepomýšlí, Že mne neuvidí víc.

У меня хватило силы оторваться от нее, не выдав своих намерений в двухчасовой беседе.
→Odtrhl jsem se od ní a byl Jsem tak sílen, že jsem v rozprávce dvě hodiny trvající nezjevil svého úmyslu.

И какой беседе, боже правый! Альберт обещал мне сейчасже после ужина сойти в сад вместе с Лоттой.
→Ach o Bože, jaká to rozmluva ! Albert mi přislíbil, že bude hned po večeři s Lottou v zahradě.

Я стоял на террасе под большими каштанами и провожал взглядом солнце, в последний раз на моих глазах заходившее над милой долиной, над тихой рекой.
→Stál jsem na terase pod vysokými kaštany, a pohlížel jsem za sluncem, jež mi nyní zapadalo naposledy nad milým údolem, nad příjemnou řekou.

Сколько раз стоял я здесь с нею, созерцая то же чудесное зрелище, а теперь… Я шагал взад и вперед по моей любимой аллее.
→Zde stál jsem tak často s ní, pohlížeje na vznešené to divadlo, a teď — Procházel jsem se sem tam alejemi, jež mi byly tak milými;

Таинственная симпатическая сила часто привлекаламеня сюда ещё до встречи с Лоттой, и как же мы обрадовались, когда в начале знакомства обнаружили обоюдное влечение к этому уголку, поистине одному из самых романтических, какие когда-либо были созданы рукой человека.
→tajemný sympathetický dech poutal mne tak často, dříve než jsem Lottu poznal, a jak jsme se radovali, když jsme si při počátku své známosti oznámili vespolnou příchylnost svou k tomuto místečku.

Вообрази себе: сперва между каштановыми деревьями открывается широкая перспектива.
→Jest to věru jedno z nejromantištějších míst, jež vyplodilo umění.

Впрочем, я, кажется, уже не раз описывал тебе, как высокие стены буков малопомалу сдвигаются и как аллея от примыкающего к ней боскета становится ещё темнее и заканчивается замкнутым со всехсторон уголком, в котором всегда веет ужасомодиночества.
→Předně jest mezi kaštany rozsáhlá vyhlídka — ach, pamatuji se, že jsem ti, tuším, již mnoho o ní vyprávěl, jak vysoké buky Člověka obkličují a jak alej pak vždy temnější a temnější se stává, až konečně vše v malé prostranství se zužuje, ježobstupují veškeré hrůzy samoty.

Помню как сейчас, какой трепет охватил меня, когда я впервые попал сюда в летний полдень: тайное предчувствие подсказывало мне, сколько блаженства и боли будет здесь пережито.
→Cítím ještě teď, jak mi bylo volno, když jsem tam poprvé v pravé poledne vkročil; tušil jsem z daleka, jaké to bude jednou jeviště blaha i žalu.

С полчаса предавался я мучительным и сладостным думам о разлуке и грядущей встрече, когда услышал, что они поднимаются на террасу.
→Stápěl jsem se asi půl hodiny ve sladkobolných myšlenkáchrozloučení, shledání, když jsem je po terase jdoucí uslyšel.

Я бросился им навстречу, весь дрожа, схватил руку Лотты и прильнул к ней губами.
→Běžel jsem jim vstříc a chvěje se uchopil jsem její ruku, abych ji políbil.

Едва мы очутились наверху, как из-за поросшего кустарником холма взошла луна; болтая о том, о сем,мы незаметно приблизились к сумрачной беседке.
→Právě jsme vystoupili nahoru, když měsíc za křovinatým pahorem vyšel; mluvili jsme o všeličems a z nenadání došli jsme k tajemnému místu.

Лотта вошла и села на скамью, Альберт сел рядом, я тоже, но от внутренней тревоги не мог усидеть на месте, вскочил, постоял перед ними, прошелся взад и вперед, сел снова;
→Lotta vkročila a posadila se, Albert vedle ní, já též; ale nepokoj můj nedal mi dlouho seděti; vstal jsem, postaviljsem se před ní, popocházel sem tam, posadil se zas;

состояние было тягостное. Она обратила наше внимание на залитую лунным светом террасу в конце буковой аллеи
→byl to stav děsný. Upozornila nás na pěkný dojem; měsíčný jas, kterýž osvěcoval na konci buků celou terasu před námi:

— великолепное зрелище, тем более поразительное, что нас обступала полная тьма.
→rozkošný to pohled, který byl tím nápadnější, čím hlubší nás obklopovalo šero.

Мы помолчали, а немного погодя она заговорила снова:«Когда я гуляю при лунном свете, передо мной всегда неизменно встает воспоминание о дорогих покойниках, и ощущение смерти и того, что будет за ней, охватывает меня.
→Stišili jsme se, a ona počala po chvílí; Nikdy se neprocházím v měsíčné záři, nikdy, abych se nesetkala s myšlénkou na své zemřelé, aby neovanul mne pocit smrti, budoucnosti.

Мы не исчезнем, — продолжала она проникновенным голосом. — Но свидимся ли мы вновь, Вертер? Узнаем ли друг друга? Что вы предчувствуете, что скажете вы?»«Лотта, — произнес я, протягивая ей руку, и глаза уменя наполнились слезами. — Мы свидимся!Свидимся и здесь и там!»
→Budeme! pravila hlasem nejvznešenějšího pocitu dále; ale, Werthere, zdaž se opět shledáme. opět poznáme.? Co tušíte.? co říkáte.? Lotto, pravil jsem, podávaje jí ruku se slzami v očích, shledáme se ! tam i zde se shledáme !

Я не мог говорить, Вильгельм, и надо же было, чтобы она спросила меня об этом, когда душу мне томила мысль о разлуке! «Знают ли о нас дорогие усопшие, — вновь заговорила она, — чувствуют ли, с какой

любовью вспоминаем мы их, когда нам хорошо?
→ — Nemohl jsem mluviti dál. — Viléme, musila se mne právě na to ptát, když jsem přemítal v srdci o hrozném tom rozloučení! A zdaž ti milí nebožtíci o nás vědí, pokračovala, zdaž cítí, vede-li se nám dobře, že s vřelou láskou jich vzpomínáme?

Образ моей матери всегда витает передо мной, когда я тихим вечером сижу среди ее детей, моих детей, и они теснятся вокруг меня, как теснились вокруг нее.
→O! postava matky mé vznáší se stále přede mnou, sedím-li za tichého večera mezi jejími dětmi, mezi svými dětmi, a ony kol mne jsou shromážděny, jak bývaly kol ní.

И когда я со слезами грусти поднимаю глаза к небу, мечтая, чтобы она на миг заглянула сюда и увидела, как я держу данное в час ее кончины слово бытьматерью ее детям, о, с каким волнением восклицаю я тогда:
→Když pak s toužebnou slzou k nebi pohlížím přejíc sobě, aby mohla pohlednouti na okamžik dolů, jak dostála jsem svému slovu, jež jsem jí dala v hodince smrti; býti matkou dětí jejích — s jakým to pocitem volám:

«Прости мне, любимая, если я не могу всецело заменить им тебя! Ведь я все делаю, что в моих силах; кормлю и одеваю и, что важнее всего, люблю и лелею их!
→Odpusť mi, nejdražší, nejsem-li jim tím, čím’s byla jim ty. Ach, činím přece, seč jsou mé síly; šatím je, živím je, ach, a což více než vše, starám se o ně a miluji je.

Если бы ты видела наше согласие, родимая, святая, тывозблагодарила и восславила бы господа, которого в горьких слезах молила перед кончиной о счастье своих детей!»
→Kéž bys mohla patřili na svornost naši, milá světice! zajisté že bys oslavila nejvřelejšími díky Boha, k němuž jsi se posledními trpkými slzami modlila za požehnání dítek svých.

Так говорила она, — ах, Вильгельм, кто перескажет то, что она говорила! Как может холодное, мертвое слово передать божественное цветение души! Альберт ласково прервал ее:
→— To mluvila! — Viléme, komu lze opakovali, co mluvila! Jak by mohlo chladné, mrtvé písmeno vyjádřili nebeský ducha květ ! Albert vpadl jí jemně do řeči:

«Это слишком тревожит вас, милая Лотта! Я знаю, вы склонны предаваться такого рода размышлениям, но, пожалуйста, не надо…» — «Ах, Альберт, — возразила она, — я знаю, ты не забудешь тех вечеров, когда папа бывал в отъезде, а мы отсылали малышей спать исидели втроем за круглым столиком.
→Dojímá vás to tuze, milá Lotto! vím, že duše vaše visí na těchto ideách, ale prosím vás — O Alberte, pravila, vím, že nezapomeneš večerů, kdy jsme pospolu seděli u kulatého stolku, když otec odjel, a když jsme děti k spaní uložili.

Ты часто приносил с собой хорошую книгу, но оченьредко заглядывал в нее,
→Měl jsi častěji dobrou knihu a tak zřídka došlo ku čtení.

потому что ценнее всего на свете было общение с этой светлой душой, с этой прекрасной, нежной, жизнерадостной и неутомимой женщиной! Бог видел мои слезы, когда я ночью падала ниц перед ним с мольбой,
→— Nebylo-li obcování se zlatou touto duší víc než vše? Ta krásná, jemná, veselá a stále činná žena ! Bůh zná slzy mé, s nimiž jsem se často vrhala ve své posteli před něho:

чтобы он сделал меня похожей на нее». «Лотта! — вскричал я, бросаясь перед ней на колени и орошая слезами ее руку. —Лотта! Благословение господне и дух матери твоей почиет на тебе!»
→aby mne učinil podobnou jí. Lotto, zvolal jsem vrhna se před ni a uchopiv s tisícerými slzami její ruku, Lotto! požehnání Boží spočívá nad tebou a duch matky tvé!

«Если бы только вы знали ее! — сказала она, пожимая мне руку, — она была достойна знакомства с вами!» У меня захватило дух — никогда ещё не удостаивался я такой лестной, такой высокой похвалы. А она продолжала:
→— Kdybyste ji byl znal, pravila, tisknouc mi ruku, byla toho hodna, abyste ji byl poznal! Myslil jsem, že zahynu. Nikdy nikdo nevyslovil větší, hrdější slovo o mně — I pokračovala:

«И этой женщине суждено было скончаться во цвете лет, когда младшему сыну ее не было и полугода. Болела она недолго
→A tato žena musila zemříti v květu svého věku, a nejmladšímu synáčkovi nebylo ještě ani šest měsíců! Nemoc její netrvala dlouho:

и была спокойна и покорна, только скорбела душой за детей, в особенности за маленького.
→byla klidná, oddaná; jenom dětí jí bylo líto, nejvíc nejmladšího.

Перед самым концом она сказала мне: «Позови их!» И когда я привела малышей, ничего не понимавших, и тех, чтопостарше, растерявшихся от горя, они обступили ее кровать, а она воздела руки и помолилась за них и поцеловала каждого, а потом отослала детей и сказала мне:
→Když dokonávala, pravila ke mně : přiveď mi je sem! Přivedla jsem je, a robátka, jež ničem nevěděla, a nejstarší, jež neměla rozumu, stála okolo postele; a ona pozdvihlaruce a nad nimi se modlila a líbala jedno po druhém a posýlala je pryč, ke mně, řkouc:

«Будь им матерью!» Я поклялась ей в этом. «Ты обещаешь им материнское сердце и материнское око. Это много, дочь моя.
→Buď jim matkou! Podala jsem jí na to ruku. Mnoho přislibuješ, dcero má, doložila, srdce oko mateřské.

В свое время я не раз видела по твоим благодарным слезам, что ты чувствуешь, как это много. Замени же мать твоим братьям и сестрам, а отцу верностью и преданностью замени жену!
→ Pozorovala jsem často na vděčných slzách tvých, že cítíš, co to znamená. Zachovej je pro své bratry a sestry, zachovej věrnost pro svého otce a poslušnost ženskou.

Будь ему утешением!» Она спросила о нем. Он вышел из дому, чтобы скрыть от нас свою нестерпимую скорбь; он не мог владеть собой.
→Podej mu útěchy. Ptala se po něm ; vyšel, aby ukryl nesnesitelný zármutek, jejž cítil; muž ten byl všecek zničen.

Ты был тогда в комнате, Альберт. Она спросила, чьи это шаги, и позвала тебя. Потом она посмотрела на тебяи на меня утешенным, успокоенным взглядом, говорившим, что мы будем счастливы, будемсчастливы друг с другом».
→Alberte, ty’s byl v pokoji. Uslyšela, že někdo jde, ptala se po tobě a žádala si tě, a když pohlédla na tebe a na mne, tím tichým, útěchy plným pohledem, abychom byli Šťastnými, spolu šťastnými. zusammen glücklich sein würden...

Тут Альберт бросился на шею Лотте и, целуя ее, воскликнул: «Мы счастливы и будем счастливы!» Даже спокойный Альберт потерял самообладание, а ясовсем не помнил себя.
→— Albert jí padl okolo krku a líbaje ji zvolal : Jsme šťastnými, budeme jimi! Klidný Albert nevěděl, co činí, a já nevěděla o sobě.

«Вертер! — обратилась она ко мне. — И подумать, что такой женщине суждено было умереть!
→Werthere, pokračovala, a tato žena musila zemříti !

Господи, откуда берутся силы видеть, как от нас уносят самое дорогое, что есть в жизни, и только дети по-настоящему остро ощущают это, недаром они долго ещё жаловались, что черные люди унесли их маму!»
→Můj Bože, když si někdy pomyslím, Jak člověk to, co mu nejmilejším na světě, musí nechat odnésti a nikoho není, kdo by tak vřele cítil, jako děti, které ještě dlouho plakaly,že ti černí muži odnesli maminku.

Она поднялась, а я, взволнованный и потрясенный, недвигался с места и держал ее руку. «Пойдемте!— сказала она. — Пора!» Она хотела отнять руку, но я крепче сжал ее.
→Povstali a já se probudil a otřásl se; seděl jsem drže její ruku. Půjdeme, pravila, jest čas. Chtěla odtáhnout! ruku a já ji pevněji přitisknul.

«Мы свидимся друг с другом! — воскликнул я. — Мы найдем, мы узнаем друг друга в любом облике! Я ухожу, ухожу добровольно, продолжал я, — и все же, если бы мне надо было сказать: «навеки»,у меня не хватило бы сил.
→Uvidíme se opět, zvolal jsem, nalezneme se, ve všech podobách se shledáme, jdu, pokračoval jsem, jdu bez nucení a přec, kdybych měl říci : na věky, nesnesl bych toho.

Прощай, Лотта! Прощай, Альберт! Мы ещё свидимся!» — «Завтра, надо полагать», — шутя заметила она.Что я почувствовал от этого «завтра»! Увы! Знала бы она, отнимая свою руку… Они пошли по аллее,залитой лунным светом, я стоял и смотрел им вслед, потом бросился на траву, наплакался вволю,
→S Bohem, Lotto, s Bohem, Alberte ! Shledáme se. — Zejtra, myslím, pravila žertovně. — Já rozuměl tomu >zejtra«! Ach, nevěděla, když ruku svou vyrvala z mé — Vyšli z aleje, jástál pohlížeje za nimi, v záři měsíční, upadl jsem k zemi a vyplakal se;

вскочил, выбежал на край террасы и увидел ещё, как внизу в тени высоких лип мелькнуло у калитки ее белое платье; я протянул руки, и оно исчезло.
→vyskočil jsem a běžel na terasu a zahlédl jsem ještě ve stínuvysokých lip bíle její šaty u dveří zahradních, rozestřel jsem náruč — a vše zmizelo.