E-BOOKS

Кочегары не станут больше пустословить в бухгалтерии; в благосклонной памяти останется только его нынешняя болтовня, ибо она, как только что заявил господин сенатор, послужила косвенной причиной его встречи с племянником.
→Žádný topič už nebude žvanit u hlavní pokladny, jen na jeho poslední žvanění se bude vlídně vzpomínat, neboť, jak senátor výslovně prohlásil, bylo nepřímo podnětem k tomu, že senátor poznal svého synovce.

Кстати, этот племянник сегодня не раз пытался быть ему полезным и потому более чем достаточно отблагодарил его за нечаянную услугу – знакомство с дядей-сенатором; кочегару и в голову не приходило требовать от Карла чего-либо еще.
→Tento synovec se mu ostatně předtím pokoušel pomoci, a proto se mu již dříve víc než dost odvděčil za to, že mu pomohl shledat se se strýcem; topiče ani nenapadne, aby teď od něho ještě něco požadoval.

Впрочем, он бы тоже хотел быть племянником сенатора, до капитана он покуда не дорос, но в конце концов из уст капитана он и услышит сердитое слово.
→Ostatně, i když je to senátorův synovec, dávno ještě není kapitánem, a z kapitánových úst nakonec padne zlé slovo.

В соответствии со своим намерением кочегар старался не смотреть на Карла, но, к сожалению, в этой враждебной комнате не оставалось иной отрады для его глаз.
→Ve shodě se svým přesvědčením nepokoušel se topič na Karla ani pohlédnout, ale v tomto pokoji nepřátel nebylo bohužel jiné místo, kde by jeho oči mohly spočinout.

– Не пойми ситуации превратно, – сказал Карлу сенатор, – речь, конечно, о справедливости, но одновременно и о дисциплине.
→„Nevykládej si špatně situaci,“ řekl senátor Karlovi, „jde snad o věc spravedlivou, ale zároveň o věc kázně.

То и другое, особенно последнее, находится здесь в ведении господина капитана.
→ Obojí, a zejména to druhé, podléhá zde posouzení pana kapitána.“

– Так и есть, – пробормотал кочегар. Те, кто обратил на это внимание и расслышал его слова, удивленно улыбнулись.
→ „Tak jest,“ řekl tiše pro sebe topič. Kdo si toho všiml a porozuměl tomu, udiveně se usmál.

– Однако мы уже и так помешали господину капитану в его делах, которых у него по прибытии в Нью-Йорк, безусловно, накопилось очень много, и нам давно пора покинуть судно, а не то, чего доброго, эта пустячная перебранка двух машинистов превратится по нашей милости в большой скандал.
→„Mimo to jsme už pana kapitána tolik zdrželi v jeho úředních záležitostech, jež se jistě nakupí neuvěřitelnou měrou právě při příjezdu do New Yorku, že je nejvyšší čas, abychom opustili loď a nedělali snad událost z této bezvýznamné hádky dvou strojníků tím, že se do toho budeme zcela zbytečně plést.

Впрочем, милый племянник, твои побуждения я вполне понимаю, но именно это дает мне право поскорее увести тебя отсюда.
→ Chápu ostatně úplně tvé jednání, milý synovče, ale zrovna to mě opravňuje, abych tě odtud co nejrychleji odvedl.“

– Я тотчас же прикажу спустить для вас шлюпку, – сказал капитан, к удивлению Карла ни словом не возразив на заявление дяди, которое, несомненно, могло быть воспринято как самоуничижительное.
→„Dám pro vás okamžitě spustit člun,“ řekl kapitán a ke Karlovu úžasu zhola nic nenamítal proti strýcovým slovům, jež se přece nepochybně mohla vykládat tak, že se strýc pokořil.

Старший кассир со всех ног бросился к столу и по телефону передал боцману приказ капитана.
→Vrchní pokladník běžel o překot k psacímu stolu a telefonoval kapitánův rozkaz vrchnímu lodníkovi.

«Время не ждет, – подумал Карл, – но я не могу ничего сделать, не причинив всем обиды.
→„Čas už kvapí,“ řekl si Karel, „ale nemohu nic dělat, jinak všechny urazím.

Не могу же я теперь оставить дядю, когда он с таким трудом наконец нашел меня.
→Nemohu přece teď opustit strýce, sotva mě zase nalezl.

Kapitán je sice zdvořilý, ale to je také všechno.
→Der Kapitän ist zwar höflich, aber das ist auch alles.

На дисциплине его вежливость кончается, и дядя, безусловно, высказал его сокровенные мысли.
→ U kázně jeho zdvořilost končí a strýc mu jistě mluvil z duše.

С Шубалом я говорить не хочу и даже жалею, что подал ему руку
→Se Šubalem nechci mluvit, dokonce lituji, že jsem mu podal ruku.

А все остальные здесь – просто шваль». С такими мыслями он медленно подошел к кочегару, вытащил его правую руку из-под ремня и легонько пожал.
→A všichni ostatní lidé tady nestojí za nic.“ A v takových myšlenkách šel pomalu k topiči, vytáhl jeho pravou ruku z opasku, držel ji ve své ruce a pohrával si s ní.

– Почему ты ничего не говоришь? – спросил он. – Почему все это терпишь? Кочегар только наморщил лоб, будто подбирая нужные слова.
→ „Proč nic neříkáš?“ zeptal se. „Proč si necháš všechno líbit?“ Topič jen svraštil čelo, jako by hledal výraz pro to, co má říci.

И все смотрел на Карла и его руку. – С тобой поступали несправедливо, как ни с кем другим на корабле, я это точно знаю.
→Hleděl jen dolů na Karlovu a na svou ruku. „Stala se ti přece křivda jako nikomu na lodi, to vím naprosto jistě.“

– И Карл пошевелил пальцем руку кочегара, а тот огляделся вокруг сияющим взором, будто на него снизошло блаженство, которого никто не смеет у него отнять.
→A Karel proplétal své prsty mezi prsty topičovými a ten se rozhlížel lesknoucíma se očima, jako by prožíval nějakou slast, kterou si však nikdo nemůže vykládat ve zlém.

– Ты должен бороться за себя, соглашаться или отрицать, иначе эти люди так и не узнают правды.
→„Ty se ale musíš bránit, říkat ano a ne, jinak ti lidé přece nebudou mít ani ponětí, kdo má pravdu.

Ты должен обещать мне, что послушаешься моего совета, ибо у меня есть серьезные причины опасаться, что я больше уже не смогу помогать тебе.
→Musíš mi slíbit, že mě poslechneš, neboť z mnoha důvodů mám strach, že už ti vůbec nebudu moci pomáhat.“

– И тут Карл заплакал, целуя ладонь кочегара; он взял эту шершавую, бессильную сейчас руку и прижал ее к щеке, как сокровище, с которым приходится расставаться.
→Und nun weinte Karl, während er die Hand des Heizers küßte, und nahm die rissige, fast leblose Hand und drückte sie an seine Wangen, wie einen Schatz, auf den man verzichten muß.

Но тут рядом вырос дядя-сенатор и потащил его прочь – легонько, но настойчиво.
→– Vtom však už byl strýc senátor u něho a odtáhl ho, třebaže jen s docela nepatrným úsilím.

– Этот кочегар словно околдовал тебя, – сказал он и проникновенно взглянул на капитана поверх головы Карла.
→»Der Heizer scheint dich bezaubert zu haben,« sagte er und sah verständnisinnig über Karls Kopf zum Kapitän hin.

– Ты чувствовал себя одиноким, когда встретил его, и теперь ты ему благодарен, что весьма похвально.
→„Cítil ses opuštěn, tu jsi nalezl topiče a jsi mu teď vděčný, to je docela chvályhodné.

Но, хотя бы ради меня, не заходи слишком далеко и осознай свое нынешнее положение.
→Nepřeháněj to však, už kvůli mně, a snaž se chápat své postavení.“

Za dveřmi nastal hluk, bylo slyšet volání, a dokonce se zdálo, že kdosi je brutálně strkán ke dveřím.
→ Vor der Tür entstand ein Lärmen, man hörte Rufe, und es war sogar, als werde jemand brutal gegen die Türe gestoßen.

Вошел порядком ошеломленный матрос в женском фартуке.
→Vstoupil poněkud zpustlý námořník se ženskou zástěrou kolem pasu.

– Там полно народу! – выкрикнул он, резко двинув локтем, словно все еще находился в толпе. Потом наконец опомнился и хотел стать во фрунт, но заметил фартук, сорвал его и бросил на пол с криком:
→„Venku jsou lidé,“ zvolal a ohnal se loktem, jako by byl ještě v tlačenici. Konečně se vzpamatoval a chtěl kapitánovi zasalutovat, tu si povšiml zástěry, strhl ji, hodil ji na zem a volal:

– Какая мерзость! Они повязали мне женский фартук! – после чего щелкнул каблуками и отдал честь капитану.
→„To je přece odporné, tak oni mi uvázali zástěru.“ Potom však srazil podpatky a salutoval.

Кто-то было засмеялся, но капитан строго сказал:
→Někdo se pokusil zasmát, ale kapitán řekl přísně:

– Не вижу причин для веселья. Так кто же там за дверью? – Мои свидетели, – выступив вперед, сказал Шубал. – Я покорнейше прошу прощения за их неуместные шутки.
→ „Tomu já říkám dobrá nálada. Kdopak je venku?“ „To jsou moji svědkové,“ řekl Šubal a předstoupil, „prosím zdvořile, abyste omluvil jejich nevhodné chování.

После рейса народ иногда как с цепи срывается. – Сейчас же зовите их сюда! – приказал капитан и тут же, обернувшись к сенатору, добавил любезно, но нетерпеливо:
→ Když ti lidé mají plavbu za sebou, jsou někdy jako diví.“ „Zavolejte je okamžitě dovnitř!“ poručil kapitán, obrátil se hned k senátorovi a řekl zdvořile, ale rychle:

Теперь, уважаемый господин сенатор, будьте добры последовать вместе с племянником за этим матросом, он проводит вас к шлюпке.
→„Buďte teď tak laskav, vážený pane senátore, a jděte se svým panem synovcem za tímto námořníkem; dovede vás ke člunu.

Мне ли говорить вам, какое удовольствие и какая честь для меня, господин сенатор, лично познакомиться с вами.
→Nemusím snad ani říkat, jakým potěšením a jakou ctí pro mne bylo, že jsem se s vámi, pane senátore, osobně seznámil.

Мне ли говорить вам, какое удовольствие и какая честь для меня, господин сенатор, лично познакомиться с вами. Искренне надеюсь иметь в скором времени возможность возобновить нашу прерванную беседу о положении в американском флоте, которая, быть может, вновь будет прервана столь же приятным образом, как нынче.
→Přeji si jen, abych měl brzy příležitost pokračovat zase jednou, pane senátore, s vámi v našem přerušeném rozhovoru o poměrech v americkém loďstvu a abych pak byl snad opět přerušen tak příjemným způsobem jako dnes.“

– Пока мне достаточно и одного этого племянника, – улыбаясь, сказал дядя. – А сейчас примите мою глубокую благодарность за вашу любезность и – будьте здоровы!
→ „Prozatím mi stačí tento jeden synovec,“ řekl strýc se smíchem. „A teď přijměte můj srdečný dík za vaši laskavost a žijte blaze.

Впрочем, не исключено, что мы, – он ласково обнял Карла, – коли отправимся в Европу, сможем вполне насладиться вашим обществом.
→ Není ostatně tak docela nemožné, že se s vámi oba –“ přitiskl Karla srdečně k sobě – „snad sejdeme na delší dobu na své příští cestě do Evropy.“

– Я был бы сердечно рад, – сказал капитан. Они крепко пожали друг другу руки; Карл же успел только молча и мимоходом подать руку капитану, потому что того уже осаждали человек пятнадцать,
→ „Bylo by mi to velkou radostí,“ řekl kapitán. Oba pánové si potřásli rukama, Karel mohl podat kapitánovi ruku už jen mlčky a letmo,

которые под водительством Шубала несколько смущенно, но все же очень шумно заполнили помещение.
→neboť kapitána již zaměstnávalo asi patnáct lidí, kteří vtáhli dovnitř pod Šubalovým vedením, sice poněkud zaraženě, ale přece jen velmi hlučně.

Матрос попросил у сенатора разрешения идти первым и проложил дорогу для него и Карла в толпе кланяющихся людей.
→Námořník poprosil senátora, aby směl jít napřed, a razil pak cestu jemu i Karlovi, takže snadno prošli mezi uklánějícími se lidmi.

Казалось, что эти в целом добродушные люди относились к стычке между Шубалом и кочегаром как к развлечению, и даже присутствие капитана не было им помехой.
→Zdálo se, že tito lidé, celkem dobrosrdeční, považují Šubalovu hádku s topičem za povyražení, které nepřestává být směšné ani před kapitánem.

Среди них Карл заметил и Лину, девушку с камбуза, которая, весело ему подмигнув, повязала брошенный матросом фартук, ведь он принадлежал именно ей.
→Karel mezi nimi zpozoroval také děvečku Línu, jež na něho vesele mrkla a ovázala si zástěru, kterou námořník odhodil, neboť patřila jí.

Следуя за матросом, они покинули канцелярию и свернули в маленький коридор, закончившийся через несколько шагов дверцей, от которой короткий трап вел вниз, к приготовленной для них шлюпке.
→Vyšli za námořníkem z kanceláře a zahnuli do malé chodby, tou se po několika krocích dostali ke dvířkám, odkud vedly krátké schody dolů do člunu, který byl pro ně připraven.

Матросы в шлюпке, куда тут же одним прыжком соскочил их вожатый, поднялись и отдали честь.
→ V člunu, do něhož jejich vůdce hned rovnou seskočil, povstali námořníci a salutovali.

Едва сенатор предупредил Карла, что спускаться надо осторожно, как вдруг тот еще на верхней ступеньке заплакал навзрыд.
→ Senátor právě napomínal Karla, aby sestupoval opatrně, když vtom se Karel ještě na nejhořejším schodu prudce rozplakal.

Сенатор правой рукой обнял племянника, крепко прижал его к себе, а другой рукою гладил по голове.
→ Senátor dal Karlovi ruku pod bradu, přitiskl ho pevně k sobě a levou rukou ho hladil.

Так они и спустились вниз – медленно, ступенька за ступенькой – и, прижавшись друг к другу, сошли в шлюпку, где сенатор выбрал для Карла хорошее местечко напротив себя.
→Tak pomalu sestupovali schod za schodem a vstoupili v těsném objetí do člunu, kde senátor vyhledal pro Karla pěkné místo právě proti sobě.

По знаку сенатора матросы оттолкнулись от борта и тотчас принялись усиленно грести.
→ Na senátorovo znamení odrazili námořníci od lodi a dali se hned naplno do práce.

Не успели они отплыть на несколько метров, как Карл обнаружил, что они находятся с того борта, на который выходят окна канцелярии.
→Sotvaže byli vzdáleni několik metrů od lodi, objevil Karel znenadání, že jsou právě u onoho boku lodi, kam vedou okna hlavní pokladny.

Все три окна были заняты свидетелями Шубала, они дружелюбно кланялись и махали руками; дядя даже кивнул благосклонно, а один матрос умудрился, не прерывая ритмичной гребли, послать воздушный поцелуй.
→ Všechna tři okna byla obsazena Šubalovými svědky, kteří velmi přátelsky zdravili a mávali, strýc dokonce poděkoval a jeden námořník provedl bravurní kousek, že poslal rukou vzhůru polibek, aniž přestal pravidelně veslovat.

Похоже, кочегара уже не было. Карл внимательно смотрел в глаза дяди, с которым почти соприкасался коленями, и у него зародилось сомнение, сможет ли этот человек когда-нибудь заменить ему кочегара.
→Bylo to opravdu, jako by topič už neexistoval. Karel upřel oči na strýce, jehož se skoro dotýkal koleny, a zmocnily se ho pochybnosti, zda mu tento muž dokáže vůbec kdy nahradit topiče.

А дядя отвел взгляд и смотрел на волны, бившиеся о борта шлюпки.
→Strýc se také vyhnul jeho pohledu a díval se na vlny, které se čeřily kolem jejich člunu.



***

ДЯДЯ
→STRÝC

В доме дяди Карл быстро привык к своему новому положению.
→ Im Hause des Onkels gewöhnte sich Karl bald an die neuen Verhältnisse.

Да и дядя шел ему навстречу в любой мелочи, и Карлу ни разу не представилось случая получить тот печальный опыт, который на первых порах так отравляет многим жизнь на чужбине.
→ Však mu také strýc vycházel přátelsky vstříc v každé maličkosti a Karel nemusil nejprve projít školou trpkých zkušeností, což většinou tolik ztrpčuje první dobu života v cizině.

Комната Карла располагалась на шестом этаже здания, пять нижних этажей которого плюс трехэтажное подземелье занимало дядино предприятие.
→Karlův pokoj byl v šestém poschodí; pět spodních poschodí zabíraly strýcovy obchodní místnosti a v hloubce pod nimi byla ještě tři poschodí v podzemí.

Свет, заливавший его комнату через два окна и балконную дверь, снова и снова изумлял Карла, когда по утрам он выходил из своей маленькой спальни.
→ Světlo vnikalo do jeho pokoje dvěma okny a dveřmi vedoucími na balkón, a když sem ráno vstupoval ze své malé ložnice, uvádělo ho to světlo vždy nanovo v úžas.

Где бы ему пришлось обитать, ступи он на землю этой страны ничтожным бедным иммигрантом?
→Kde by asi musil bydlit, kdyby byl vystoupil na pevninu jako ubohý malý přistěhovalec?

Да, по всей вероятности, – дядя, хорошо знакомый с законами об иммиграции, был в этом уверен почти на сто процентов, – Карла вообще не впустили бы в Соединенные Штаты, а отправили бы домой, не заботясь о том, что родины у него больше нет.
→Nebyli by ho možná ani vpustili do Spojených států, ale byli by ho poslali domů a nestarali se vůbec o to, že už nemá domov; strýc to dokonce pokládal za velmi pravděpodobné, jak znal přistěhovalecké zákony.

Ведь на сочувствие здесь рассчитывать нечего, и все, что Карл читал по этому поводу об Америке, вполне соответствовало истине;
→ Neboť tady člověk nemůže doufat, že s ním budou mít soucit, a co Karel v tomto ohledu o Americe četl, bylo pravdivé;

пожалуй, только счастливцам выпадает здесь наслаждаться счастьем в окружении столь же беспечных собратьев.
→patrně jen šťastlivci tu doopravdy užívají svého štěstí uprostřed bezstarostných tváří, které jsou kolem nich.

Узкий балкон протянулся во всю длину комнаты.
→Před pokojem byl po celé jeho délce úzký balkón.

Но то, что в родном городе Карла оказалось бы, вероятно, самым высоким наблюдательным пунктом, здесь давало возможность обозревать одну только улицу – прямая, зажатая между двумя рядами точно срезанных по линейке зданий, она как бы убегала вдаль, где из густой дымки выступала громада кафедрального собора.
→Co by však v Karlově rodném městě bylo asi nejvyšším vyhlídkovým bodem, neposkytovalo zde o mnoho víc než rozhled po jedné ulici, jež vedla jako přímka dvěma řadami domů hranatých tvarů, a proto jako by unikala a ztrácela se v dálce, kde se z mlh přízračně zvedaly obrysy katedrály.

Утром, вечером и в часы ночных сновидений на этой улице не прекращалось оживленное движение, представавшее сверху в виде клокочущей мешанины сплюснутых человеческих фигурок и крыш всевозможных экипажей,
→A ráno i večer i za nočních snů byl v této ulici neustále tísnivý ruch, vypadalo to seshora, jako by se stále znovu začínaly mísit a proplétat zkreslené lidské postavy a střechy nejrůznějších vozidel, a z této změti nadto vycházela nová,

над которой висела еще и безумная, многообразная мешанина грохота, пыли и вони, и все это было залито и пронизано резким светом, который шел буквально отовсюду, рассеивался и возвращался снова, – одурелому глазу он казался настолько материальным, будто над улицей каждую секунду вновь и вновь изо всех сил раскалывали накрывающее ее стекло.
→zmnožená, divočejší změť hluku, prachu a výparů, a to všechno bylo zalito a prozářeno mocným světlem, jež bylo spoustou předmětů stále znovu rozptylováno, unášeno a rychle zase vrháno zpět, takže se to světlo zdálo oslněným očím tak hmotné, jako by nad touto ulicí byl každou chvíli vší silou rozbíjen všechno přikrývající skleněný poklop.

Предусмотрительный, каким был он во всем, дядя посоветовал Карлу пока ничего не затевать.
→Strýc, který byl ve všem opatrný, radil Karlovi, aby se zatím do ničeho vážně nepouštěl.

Присматриваться, изучать – пожалуйста, но не увлекаться.
→Má si prý všechno prohlédnout a zkusit, ale nedat se unést.

Ведь первые дни европейца в Америке – как новое рождение, и хотя кое-кто – Карлу полезно это знать, чтобы не пугаться без нужды, – обживается здесь быстрее, чем если бы перешел из мира потустороннего в мир человеческий, необходимо все же учитывать, что первое суждение всегда неосновательно, и не стоит допускать, чтобы оно было помехой всем последующим суждениям, которыми желательно руководствоваться в своей здешней жизни.
→První dny Evropana v Americe dají se přirovnat ke zrození, a ač si tu člověk, jen ať Karel nemá zbytečné obavy, zvykne rychleji, než vstoupí-li z onoho světa do světa pozemského, musí přece mít na paměti, že první úsudek je vždy nejistý a že člověk nesmí dopustit, aby mu snad zkreslil všechny příští úsudky, na nichž má být založen jeho další život v této zemi.

Дядя сам знавал иммигрантов, которые, например, вместо того чтобы придерживаться этих добрых правил, целыми днями простаивали на балконе и таращились вниз на улицу, как бараны на новые ворота.
→On sám prý poznal přistěhovalce, kteří se nechovali podle těchto správných zásad a prostáli na příklad celé dny na balkóně a dívali se jako zbloudilé ovce dolů na ulici.



Поневоле собьешься с толку! Такое праздное уединение, когда любуются на преисполненный трудов день Нью-Йорка, позволительно туристам, и – вероятно, хотя и небезоговорочно – им можно его рекомендовать; для того же, кто останется здесь, это – погибель, в данном случае слово вполне уместное, даже если это и преувеличение.
→To člověka nepochybně zmate! Tato osamělá nečinnost, která se zahledí do rušného newyorského dne, může být dovolena někomu, kdo cestuje pro zábavu, a může mu snad být doporučena, třebaže ne bez výhrad, ale pro toho, kdo tu zůstane, je to zkáza, v tomto případě se dá toho slova klidně užít, i když to je nadsázka.

И в самом деле, досада кривила лицо дяди, если, навещая племянника – а он делал это раз в день, причем в разное время,
→A strýc se skutečně zakabonil, když zastihl Karla na balkóně při jedné ze svých návštěv, na něž chodíval vždy jen jednou za den, a to vždy v nejrůznější denní dobu.

– он заставал Карла на балконе. Юноша вскоре заметил это и потому, по мере возможности, отказывался от удовольствия постоять там.
→Karel si toho brzo povšiml, a proto si pokud možno odpíral potěšení postávat na balkóně.

К тому же это была не единственная его радость.
→Nebylo to také zdaleka jediné potěšení, jež měl.

В комнате у него стоял превосходный американский письменный стол – именно о таком долгие годы мечтал его отец и пытался на различных аукционах купить что-либо подобное по доступной цене, но при его скромных доходах это ему так и не удалось.
→V jeho pokoji stál americký psací stůl v nejlepším provedení, jaký si jeho otec už léta přál a jaký se snažil koupit na nejrůznějších dražbách za levnou, jemu dostupnou cenu, což se mu však při jeho nepatrných prostředcích nikdy nepodařilo.

Само собой, стол этот был не сравним с теми якобы американскими столами, которые попадаются на европейских аукционах.
→Tento stůl ovšem nebylo možno srovnávat s psacími stoly, které se vyskytují na evropských dražbách a které se vydávají za americké.

В верхней его части была чуть не сотня ящичков всевозможного размера, и сам президент Соединенных Штатов нашел бы тут надлежащее место для каждого официального документа; кроме того, сбоку имелся регулятор, и при необходимости и желании поворотом рукоятки возможны были различные перестановки и переустройства отделений.
→Měl na příklad ve svém nástavci sto přihrádek nejrůznější velikosti, a sám president Spojených států našel by vhodné místo pro každý svůj spis, ale mimo to bylo po straně regulační zařízení a člověk mohl otočením kliky na nejrůznější způsob přestavovat a nově pořádat přihrádky podle přání a potřeby.

Тонкие боковые стенки медленно опускались, образуя донышко или крышку нового отсека;
→Tenké, malé postranní stěny se pomalu spouštěly a tvořily dno nově vystupujících přihrádek nebo vršek přihrádek, jež se nečekaně zvedaly;

с каждым поворотом рукоятки вид бюро совершенно изменялся, медленно или невообразимо скоро – смотря как двигаешь рукоятку.
→suž po jednom otočení vypadal nástavec docela jinak a to všechno se dělo zvolna nebo nesmyslně rychle, podle toho, jak člověk točil klikou.

Byl to nejnovější vynález, připomínal však Karlovi velmi živě jesličky,
→Es war eine neueste Erfindung, erinnerte aber Karl sehr lebhaft an die Krippenspiele,

который на родине показывали удивленным детям во время рождественских базаров, и тепло закутанный Карл тоже частенько стоял перед ним,
→které byly doma na vánočním trhu předváděny žasnoucím dětem, a také Karel často před nimi stál, navlečen do zimních šatů, a nepřetržitě srovnával, jak se v jeslích projevovaly pohyby starého muže,

наблюдая, как старик вертепщик вращает рукоятку игрушки и на крохотной сцене появляются три волхва, загорается звезда и скромно течет жизнь в священном хлеву.
→který otáčel klikou, jak strnule postupovali Svatí tři králové, jak se rozzářila hvězda a nesměle ožíval svatý chlév.

И всегда ему казалось, что мать, стоявшая позади, не слишком внимательно наблюдает за этими событиями;
→A vždy mu připadalo, že matka, která stála za ním, nesleduje dost podrobně všechny ty výjevy;

он тянул ее к себе и громкими возгласами привлекал ее внимание ко всяким малоприметным деталям, например к зайчишке,
→přitáhl si ji k sobě, až ji cítil těsně za zády, a ukazoval jí s hlasitými výkřiky méně patrné zjevy, třeba zajíčka,

который в траве на переднем плане то вставал на задние лапки, то снова пускался наутек; в конце концов мать зажимала ему рот и впадала в прежнюю рассеянность. Конечно,
→který vpředu v trávě hned panáčkoval, hned se zase chystal k běhu, tak dlouho, až mu matka zakryla rukou ústa a byla patrně zase tak nepozorná jako předtím.

стол был сделан не ради таких воспоминаний, но в истории его изобретения, вероятно, присутствовало что-то смутно похожее на воспоминания Карла.
→Ten stůl nebyl ovšem zhotoven proto, aby jen budil takové vzpomínky, ale v dějinách vynálezů vyskytují se asi podobně nejasné souvislosti jako v Karlových vzpomínkách.

Дяде в отличие от Карла этот стол ничуть не нравился, он просто хотел купить племяннику порядочный письменный стол,
→Na rozdíl od Karla se strýcovi ten psací stůl vůbec nezamlouval, chtěl jen Karlovi koupit pořádný psací stůl

а все они были теперь снабжены таким новшеством; мало того, хитрую эту штуковину можно было без больших затрат приспособить и к столу устаревшей конструкции.
→a takové stoly byly teď vesměs vybaveny tímto novým zařízením, jež mělo i tu přednost, že se jím mohly bez velkých nákladů opatřit také starší psací stoly.

Так или иначе дядя не преминул посоветовать Карлу пользоваться регулятором как можно реже;
→Strýc přesto neopomenul Karlovi poradit, aby pokud možno vůbec nepoužíval regulátoru;

дабы усилить действенность совета, дядя заявил, что механизм крайне чувствителен, легко ломается, а починка его стоит дорого.
→aby ta rada byla účinnější, tvrdil strýc, že mechanismus je velmi choulostivý, že se lehce porouchá a že oprava je velmi nákladná.

Нетрудно было догадаться, что подобные замечания – всего лишь уловки, хотя, с другой стороны, следовало отметить, что регулятор очень легко было заблокировать, чего дядя, однако, не сделал.
→Nebylo těžko uhodnout, že takové poznámky jsou jen výmluvy, i když si člověk naopak musil zase říci, že se regulátor dá velmi snadno pevně nastavit, což však strýc nedělal.

В первые дни дядя и Карл, разумеется, частенько беседовали; Карл, в частности, рассказал, что дома немножко, но с охотою играл на фортепьяно, правда, на этом поприще он сделал только первые шаги, с помощью матери.
→V prvních dnech, kdy strýc s Karlem rozmlouval samozřejmě častěji, Karel také vyprávěl, že doma hrál na klavír, sice jen trochu, ale rád, a že ovšem má jen začátečnické znalosti, které pochytil od matky.

Карл вполне сознавал, что такой рассказ – одновременно и просьба о фортепьяно, но он уже достаточно осмотрелся, чтобы понять:
→Karel si byl dobře vědom, že takové vyprávění je zároveň prosbou o klavír, ale poznal poměry už dost, aby věděl, že strýc nemusí nijak šetřit.

экономничать дяде совершенно незачем. Все же эта его просьба была выполнена не сразу, лишь дней через восемь дядя чуть ли не против воли признался, что фортепьяно привезли и Карл может, если угодно, пронаблюдать за его доставкой наверх.
→ Přesto mu strýc tu prosbu nesplnil hned, ale řekl asi za týden, skoro jako by se proti své vůli k něčemu přiznával, že právě přivezli klavír a že si Karel může dohlédnout na stěhování, má-li zájem.

Занятие это было хотя и нетрудным, но при всем том ненамного легче самой работы, так как в доме был специальный грузовой лифт, спокойно вмещавший целый мебельный фургон, – в этом-то лифте и подняли инструмент в комнату Карла.
→To ovšem byla snadná práce, ale přitom ani nebyla o mnoho snazší než stěhování samo, neboť v domě byl zvláštní výtah na nábytek, do něhož by se pohodlně vešel celý stěhovací vůz, a v tomto výtahu se vznášel také klavír vzhůru ke Karlovu pokoji.

Сам Карл мог, конечно, поехать в этом лифте вместе с инструментом и грузчиками, но, поскольку рядом был действующий пассажирский лифт,
→I Karel by byl mohl jet v témže výtahu s pianem a s nosiči, protože však byl hned vedle k disposici osobní výtah,

Карл поднялся на нем, с помощью особого рычага держась все время на уровне соседнего лифта и через стеклянную перегородку пристально рассматривая прекрасный инструмент, ставший теперь его собственностью.
→jel tím, řídil jej pákou tak, že byl stále ve stejné výšce jako druhý výtah, a skleněnými stěnami se nepohnutě díval na krásný nástroj, který byl teď jeho majetkem.

Когда фортепьяно уже стояло в комнате и Карл взял первые ноты, он так по-глупому обрадовался, что, бросив игру, вскочил, отошел на несколько шагов и, подбоченившись, решил просто полюбоваться подарком.
→Když jej měl ve svém pokoji a vyloudil z kláves první tóny, měl takovou bláznivou radost, že vyskočil a raději se obdivoval klavíru trochu zpovzdáli, s rukama opřenýma v bok, místo aby pokračoval ve hře.

Акустика в комнате тоже была превосходная и способствовала тому, чтобы первоначальное ощущение, будто его поселили в железном доме, совершенно исчезло.
→Také akustika pokoje byla výborná a přispěla k tomu, že Karla docela přešla lehká rozmrzelost, kterou z počátku pociťoval proto, že bydlí v železném domě.

Ведь в самом деле дом казался железным только снаружи, в комнате ничего такого совершенно не замечалось, и никто не сумел бы обнаружить в ее убранстве ни единой мелочи, которая, хоть как-то нарушала бы идеальный уют.
→Ač bylo na budově zvenčí vidět tolik železa, nepozoroval člověk v pokoji opravdu vůbec nic z železných součástí stavby a nikdo by nemohl ukázat ani maličkost v zařízení, jež by nějak rušila naprosto dokonalou útulnost.

На первых порах Карл многого ожидал от своей игры на фортепьяно и даже осмеливался перед сном подумывать насчет того, как бы ему через эту музыку непосредственно повлиять на американскую жизнь.
→Karel skládal ze začátku velké naděje ve hru na klavír a nestyděl se myslit alespoň před usnutím na to, že by hrou mohl bezprostředně ovlivnit americké poměry.

Действительно, странное возникало ощущение, когда он у распахнутых, выходящих на шумную улицу окон играл старую солдатскую песню своей родины – солдаты поют ее вечерами, устроившись в казарме на подоконниках и глядя на угрюмый плац,
→Opravdu to znělo zvláštně, když hrál při otevřených oknech do hlučného prostoru starou vojenskou píseň ze své vlasti, jakou si večer zpívají vojáci z okna do okna, když se rozloží v oknech kasáren a dívají se na tmavé náměstí.

– но стоило ему бросить взгляд на улицу, и он видел: она все та же – малая частица исполинского круговорота, который невозможно остановить ни на секунду, если не знаешь тех сил, что приводят его в движение.
→ - Ale když se pak podíval na ulici, nezměnila se, a byla jen malou částí velkého koloběhu, který člověk sám o sobě nemohl zastavit, když neznal všechny síly, jež v tom kruhu působí.

Дядя терпел игру на фортепьяно, ничего против не говорил, тем более что Карл, опять-таки в угоду дяде, лишь изредка позволял себе помузицировать;
→Strýc snášel Karlovu hru, nic také proti ní nenamítal, zvláště když si Karel, rovněž po strýcově domluvě, dopřával potěšení ze hry jen zřídka;

однако же дядя принес ему ноты американских маршей и, конечно, национального гимна тоже, но одним только удовольствием от музыки, пожалуй, не объяснить, почему как-то раз он безо всякого намека на шутку спросил Карла, не хочет ли он научиться играть также на скрипке или валторне.
→ ba dokonce přinesl Karlovi noty amerických pochodů a ovšem také národní hymny, ale sotva asi dalo se vysvětlit pouhou zálibou v hudbě, že se Karla jednou docela vážně zeptal, zda by se nechtěl také učit hrát na housle nebo na lesní roh.