E-BOOKS

Под сомнение была поставлена даже деловитость господина Шубала: она, мол, скорее мнимая, чем наличествующая фактически.
→- Jednou projevil dokonce pochybnosti o schopnostech pana Šubala, které prý jsou spíše zdánlivé než skutečné.

На этом месте Карл пристально посмотрел на капитана, доверительно, словно был его коллегой: дескать, не обессудьте, такая уж у кочегара неловкая манера выражаться.
→Karel se při těchto slovech zadíval upřeně na kapitána, s důvěrou, jako by byl jeho kolega, a s přáním, aby se kapitán nenechal ovlivnit v topičův neprospěch jeho poněkud neobratným způsobem vyjadřování.

Как бы там ни было, ничего конкретного в этой долгой речи не прозвучало, и, хотя капитан все еще смотрел прямо перед собой,
→Ze všech těch řečí se nakonec nikdo nedověděl nic podstatného, a ačkoli kapitán stále ještě hleděl před sebe

твердо решив на сей раз выслушать кочегара до конца, остальные уже выказывали признаки нетерпения, и вскоре голос кочегара перестал быть центром общего внимания, что вызывало известные опасения.
→a v očích se mu zračilo odhodlání vyslechnout tentokrát topiče až do konce, docházela přece ostatním pánům trpělivost a brzo už nevládl topičův hlas neomezeně v místnosti, což bylo na pováženou.

Сначала человек в штатском пустил в ход бамбуковую тросточку, постукивая ею – хоть и чуть слышно – по полу.
→Pán v civilu začal jako první mávat svou bambusovou hůlkou a ťukal na parkety, i když jen potichu.

Другие посматривали по сторонам; чиновники из портового ведомства, очевидно торопившиеся, снова взялись за документы и начали, пока еще рассеянно, их просматривать; офицер опять придвинул свой стул поближе, а старший кассир, полагая, что победа за ним, вздохнул с подчеркнутой насмешкой;
→Ostatní pánové se ovšem tu a tam na něho podívali, pánové z přístavního úřadu, kteří měli zřejmě naspěch, sáhli zase po spisech a začali si je prohlížet, třebaže ještě poněkud roztržitě, lodní důstojník si zase přišoupl stůl blíž a vrchní pokladník, který myslil, že má vyhráno, si zhluboka ironicky povzdechl.

Всеобщая рассеянность не затронула, пожалуй; лишь стюарда, который в какой-то мере изведал страдания маленького человека под пятою сильных мира сего и серьезно кивал Карлу, будто желая этим что-то объяснить.
→Nezájmu, jenž se všech zmocnil, zdál se uchráněn jedině sluha, který soucitně chápal utrpení chudého člověka, podrobeného velkým pánům, a vážně přikyvoval Karlovi, jako by tím chtěl cosi vysvětlit.

Меж тем порт за окном жил своей жизнью, низкая баржа с горой бочек, искусно уложенных так, чтобы они не раскатывались, прошла мимо, на минуту погрузив помещение в полумрак;
→ Před okny plynul zatím dál přístavní život, jela kolem plochá nákladní loď a způsobila v pokoji téměř tmu, neboť byla naložena velkou hromadou sudů, jež byly zřejmě obdivuhodně srovnány, když se nerozkutálely;



катерки, которые Карл, будь у него время, мог бы сейчас как следует разглядеть, стрелой летели вперед, подчиняясь уверенным рукам рулевых.
→malé motorové čluny, které by si Karel mohl teď dobře prohlédnout, kdyby měl pokdy, hnaly se rovně do dáli, řízeny hbitými pohyby muže stojícího zpříma u kormidla!



Странные плавающие предметы неожиданно выныривали тут и там из беспокойной воды и снова скрывались в пучине от изумленных взоров;
→čluny zámořských parníků poháněli vpřed rázně veslující námořníci a uvnitř seděli cestující tak, jak tam byli namačkáni, tiše a plni očekávání, třebaže někteří nemohli odolat, aby neotáčeli hlavy po měnící se scenérii.

резвые гребцы-матросы вели вперед шлюпки океанских пароходов, набитые пассажирами – стиснутые со всех сторон, они сидели робкие и полные ожидания, хотя кое-кто не упускал случая повертеть головой, разглядывая изменчивый вид.
→čluny zámořských parníků poháněli vpřed rázně veslující námořníci a uvnitř seděli cestující tak, jak tam byli namačkáni, tiše a plni očekávání, třebaže někteří nemohli odolat, aby neotáčeli hlavy po měnící se scenérii.

Бесконечное движение, беспокойство неугомонной стихии передавались маленьким человечкам и плодам их труда!
→Nekonečný pohyb, neklid, přenesený z neklidného živlu na bezbranné lidi i na jejich díla!

И все призывало к быстроте, к ясности, к совершенно четкому исполнению обязанностей, а чем был занят кочегар? Он весь вспотел от своей речи и давным-давно не мог дрожащими руками удерживать на подоконнике свои бумаги;
→ Ale všechno nabádalo ke spěchu, ke zřetelnosti, k naprosto přesnému vylíčení; co však dělal topič? Rozpovídal se sice, až se zpotil, už dlouho nemohl udržet roztřesenýma rukama papíry na okně;

со всех сторон света собирались к нему жалобы на Шубала, каждой из которых, по его мнению, вполне хватало, чтобы уничтожить этого Шубала, но капитану он сумел предъявить лишь печальную неразбериху.
→napadaly ho o překot nejrůznější stížnosti na Šubala, z nichž by podle jeho názoru postačila jedna jediná, aby Šubala úplně zničila, ale to, co dokázal kapitánovi přednést, byla jen žalostná změť všeho možného.

Господин с бамбуковой тросточкой давно уже легонько насвистывал, глядя на потолок; портовые чиновники взяли офицера за столом в осаду и всем своим видом показывали, что освобождать его не намерены;
→Pán s bambusovou hůlkou si už dlouho tiše pohvizdoval do stropu, pánové z přístavního úřadu už zadrželi důstojníka u svého stolu a tvářili se, jako by ho už vůbec nechtěli pustit,

старшего кассира удерживало от вмешательства явно только спокойствие капитана; стюард, стоя по стойке «смирно», с минуты на минуту ожидал распоряжения капитана относительно кочегара.
→vrchnímu pokladníkovi zabránil zřejmě jen kapitánův klid, aby nevyjel, sluha v pozoru čekal, že mu jeho kapitán co nevidět dá rozkaz, jak má naložit s topičem.

Тут уж Карл не мог оставаться пассивным. Он медленно направился к кочегару, стараясь на ходу сообразить, как бы поискуснее взяться за дело.
→Teď už Karel nemohl zůstat nečinný. Pomalu tedy vykročil ke skupině, ale tím rychleji si cestou rozmýšlel, jak by co nejobratněji zasáhl.

Пора было вмешаться, ведь еще немного – и они с кочегаром могут быстренько вылететь из канцелярии.
→Byl skutečně nejvyšší čas, už jen malou chvilku, a mohli by docela dobře oba dva vyletět z kanceláře.

Капитан, конечно, человек добрый, к тому же именно сейчас, как казалось Карлу, у него есть особые основания выступить в роли справедливого начальника, но нельзя же заговаривать его до полусмерти, а кочегар именно это и делал, пусть и от безграничного возмущения.
→Kapitán je možná dobrý člověk a mimo to má, jak se Karlovi zdálo, právě teď nějaký zvláštní důvod, aby se ukázal spravedlivým představeným, ale konec konců se do něho nemůže hučet do nekonečna - a právě to topič dělal, ovšem proto, že byl v hloubi duše bezmezně rozhořčen.

Итак, Карл обратился к кочегару: – Вы должны рассказывать проще, яснее, господин капитан не в силах уразуметь ваш сбивчивый рассказ.
→ Karel tedy řekl topiči: „Musíte vyprávět prostěji, jasněji, tak, jak to vypravujete, nemůže to pan kapitán posoudit.

Разве он знает всех машинистов и рассыльных по фамилиям, а тем более по именам, чтобы сразу, едва вы произнесете какое-либо имя, догадаться, о ком идет речь?
→Copak zná všechny strojníky a poslíčky jménem, nebo dokonce křestním jménem, aby hned věděl, o koho jde, sotva takové jméno vyslovíte?

Изложите ваши жалобы по порядку; во-первых, назовите самую главную, а затем, по нисходящей, – остальные; может быть, тогда будет вовсе незачем большинство из них даже упоминать.
→Urovnejte si přece své stížnosti, řekněte nejdůležitější napřed a postupně ostatní, pak už snad nebude ani třeba, abyste se o většině z nich vůbec zmiňoval.

Мне-то вы очень четко все представили! «Если в Америке можно похищать чемоданы, то и солгать иногда тоже не грех», – подумал он в свое оправдание.
→Mně jste to přece vždycky líčil tak jasně!“ „Když mohou v Americe krást kufry, může člověk také tu a tam zalhat,“ myslil si na omluvu.

Хоть бы это помогло! Не слишком ли поздно?
→ Kdyby to jen bylo pomohlo! Nebylo snad už příliš pozdě?

Правда, услышав знакомый голос, кочегар тотчас умолк, но глаза его, полные слез от оскорбленного мужского самолюбия, ужасных воспоминаний и теперешнего крайне бедственного положения, уже толком не узнавали Карла.
→Topič sice hned umlkl, když uslyšel známý hlas, ale sám už ani Karla dobře nepoznával očima úplně zalitýma slzami, jimiž oplakával uraženou mužskou čest, strašné vzpomínky i svou nynější velkou tíseň.

Да и как ему было именно сейчас – Карл без слов понял умолкшего кочегара, – как ему было именно сейчас вдруг изменить свою манеру выражаться, ведь он полагал, что все уже сказал, не возбудив ни малейшего сочувствия, с другой стороны, будто вовсе ничего еще не сказал, но уже не может ожидать, что господа выслушают его до конца!
→Jak by také mohl - Karel to mlčky uznával tváří v tvář topiči, který nyní zmlkl - jak by také teď mohl najednou změnit svůj způsob vyjadřování, když se mu přece zdálo, že už uvedl všechno, co bylo třeba říci, a nedošel nejmenšího uznání, ale že zároveň neřekl ještě vůbec nic, a nemůže přece teď na pánech žádat, aby znova všechno vyslechli.

И в такой-то вот момент вмешивается Карл, его единственный союзник, хочет дать ему добрый совет, а вместо этого показывает, что все, все пропало!
→A v takové chvíli si ještě přijde Karel, jeho jediný zastánce, chce mu dát dobré ponaučení, ale místo toho mu ukazuje, že všechno, všechno je ztraceno.

«Мне бы вмешаться раньше, вместо того чтобы глазеть в окно», – сказал себе Карл, опустив голову под взглядом кочегара и в отчаянии хлопнув ладонями по бедрам.
→„Kéž bych byl přišel dříve, místo abych se díval z okna,“ řekl si Karel, sklonil před topičem tvář a spustil ruce na švy kalhot na znamení, že je konec vší naději.

Но кочегар истолковал это превратно, по-видимому, он заподозрил в поведении Карла некий тайный упрек себе и, намереваясь разубедить его, в довершение всего заспорил с Карлом.
→ Ale topič to nepochopil, vytušil snad, že mu Karel cosi tajně vytýká, a v dobrém úmyslu, aby mu to rozmluvil, dovršil své počínání tím, že se teď začal s Karlem hádat.

И это когда господа за круглым столом давно уже сердились на нелепый шум, мешающий их важной работе,
→kdy vrchní pokladník pomalu shledával kapitánovu trpělivost nepochopitelnou a jen tak tak že okamžitě nevybuchl, kdy sluha, zas už úplně ve sféře svých pánů, měřil topiče divokým pohledem

когда старший кассир, вконец озадаченный терпеливостью капитана, готов был вот-вот взорваться, когда стюард, снова полностью на стороне хозяев, буквально испепелял кочегара взглядом и, наконец
→a kdy konečně pán s bambusovou hůlkou, na něhož se i sám kapitán občas přátelsky podíval, byl už vůči topiči docela otupělý, ba byl jím zhnusen, a vytáhnuv malý zápisník a zřejmě zaměstnán docela jinými záležitostmi, těkal očima mezi zápisníkem a Karlem.

когда господин с бамбуковой тросточкой, на которого время от времени дружески поглядывал даже капитан, совершенно охладел к кочегару, более того – проникся к нему отвращением и, вытащив записную книжечку, явно размышлял о своих делах, переводя взгляд с записной книжечки на Карла и обратно.
→a kdy konečně pán s bambusovou hůlkou, na něhož se i sám kapitán občas přátelsky podíval, byl už vůči topiči docela otupělý, ba byl jím zhnusen, a vytáhnuv malý zápisník a zřejmě zaměstnán docela jinými záležitostmi, těkal očima mezi zápisníkem a Karlem.

– Я же знаю, – сказал Карл, стараясь отразить обратившееся теперь против него словоизвержение кочегара, но при всем том дружески ему улыбаясь, – вы правы, правы, я в этом нисколько не сомневаюсь.
→“ Byl by mu rád podržel rozmáchnuté ruce, z obavy, aby ho topič neuhodil, ještě raději by ho ovšem zatlačil někam do kouta a pošeptal mu několik tichých, chlácholivých slov, aby je nikdo jiný neslyšel.

– Из страха перед дракою он бы охотно схватил размахивающие руки кочегара, а еще лучше отвел бы его в угол и шепнул несколько успокоительных слов, чтоб никто больше их не слыхал.
→“ Byl by mu rád podržel rozmáchnuté ruce, z obavy, aby ho topič neuhodil, ještě raději by ho ovšem zatlačil někam do kouta a pošeptal mu několik tichých, chlácholivých slov, aby je nikdo jiný neslyšel.

Но кочегар закусил удила. Теперь уже Карл пытался найти какое-никакое утешение в мысли, что, на худой конец, кочегар покорит всех семерых присутствующих здесь мужчин силою своего отчаяния.
→ Ale topič se už neznal. Karel teď už dokonce nacházel jakousi útěchu v myšlence, že topič může v krajním případě silou svého zoufalství přemoci všech sedm mužů, jak tu jsou.

Кстати, на письменном столе, если взглянуть повнимательнее, имелся пульт со множеством электрических кнопок; хлопни по нему рукой – и весь корабль с его коридорами, полными враждебных людей, будет поднят на ноги.
→Když se člověk podíval na psací stůl, zahlédl ovšem na něm desku se spoustou tlačítek elektrického vedení; a pouhým stiskem ruky bylo možno vzbouřit celou loď se všemi jejími chodbami, plnými nepřátelských lidí.

Тут к Карлу подошел тот самый индифферентный господин с бамбуковой тросточкой и не слишком громко, но отчетливо, перекрыв выкрики кочегара, спросил:
→Vtom přistoupil ke Karlovi pán s bambusovou hůlkou, který přec dosud neprojevil ani trochu zájmu, a zeptal se ne zvlášť hlasitě, ale zřetelně, že to bylo slyšet přes všechen topičův křik:

– Как же вас, собственно, зовут? В этот миг в дверь постучали, будто только и ждали там этого вопроса.
→ „Jakpak se vlastně jmenujete?“ V tom okamžiku někdo zaklepal, jako by čekal za dveřmi, až ten pán pronese ona slova.

Стюард взглянул на капитана, тот кивнул. Стюард подошел к двери и открыл ее.
→Sluha se podíval na kapitána a kapitán přikývl. Nato šel sluha ke dveřím a otevřel je.

На пороге стоял мужчина средней комплекции, в старом сюртуке, по виду не очень-то подходящий для работы с машинами, и все-таки это был – Шубал.
→Venku stál ve starém šosatém kabátě muž střední postavy, který se podle svého vzhledu vlastně nehodil pro práci strojníka, a byl to – Šubal.

Если бы Карл не понял этого по лицам присутствующих, на которых отразилось известное удовлетворение – в том числе и на лице капитана, – он непременно догадался бы об этом по ужасу кочегара, так стиснувшего кулаки обвисших рук, будто это действие для него – самое важное и он готов пожертвовать ради него всей своей жизнью.
→Kdyby to Karel byl nepoznal všem na očích, v nichž se zračilo jakési uspokojení, jehož nebyl prost ani kapitán, byl by to musil s úlekem vidět na topiči, který napjal paže a zaťal pěsti tak, jako by toto sevření bylo pro něho ze všeho nejdůležitější a jako by byl hotov dát do něho všechnu životní sílu, kterou v sobě má.

В сжатые кулаки устремились все его силы, даже те, что помогали ему держаться на ногах.
→Tam teď vězela všechna jeho síla, i ta, která ho vůbec držela na nohou.

Итак, вот он, враг, свободный и свежий в парадном ноем костюме, с конторской книгой под мышкой – вероятно, это были платежные ведомости и характеристики кочегара, – смотрит в глаза всем по очереди, не срывая, что пытается установить настроение каждого.
→ Und da war also der Feind, frei und frisch im Festanzug, unter dem Arm ein Geschäftsbuch, wahrscheinlich die Lohnlisten und Arbeitsausweise des Heizers, und sah mit dem ungescheuten Zugeständnis, daß er die Stimmung jedes einzelnen vor allem feststellen wolle, in aller Augen der Reihe nach.

Семеро были уже на его стороне, ведь если раньше у капитана и были кое-какие претензии к нему, объективные или хотя бы притворные, то после мучений, которые он принял от кочегара, Шубал, по всей вероятности, казался ему безупречным работником.
→Ihned si získal všech sedm mužů, neboť i když kapitán měl dříve proti němu jisté námitky, nebo je možná jen předstíral, připadalo mu asi po nesnázích, které mu způsobil topič, že už nemůže Šubalovi vůbec nic vytknout.

С такими, как кочегар, мягко обращаться нельзя, и упрекнуть Шубала можно лишь в том, что даже за столь долгий срок он не сумел сломить строптивость кочегара, который посмел явиться нынче к капитану.
→Proti člověku, jaký je topič, není ani možno postupovat s dostatek přísně, a dá-li se něco vytknout Šubalovi, pak jenom to, že nedovedl za tu dobu zlomit topičovu vzpurnost natolik, aby se dnes už neodvážil objevit před kapitánem.

Вот теперь, вероятно, можно предположить, что очная ставка кочегара и Шубала произведет на этих людей именно то воздействие, какое она должна оказывать на высокое собрание, ибо, хотя Шубал и умел хорошо притворяться, он вряд ли сможет удержаться в своей роли до конца.
→ Dalo se snad ještě čekat, že se přímé střetnutí topiče se Šubalem ani před lidmi nemine účinkem, jaký mu přísluší před vyšším fórem, neboť i když se Šubal dovedl dobře přetvařovat, vůbec nebylo jisté, že to vydrží do konce.

Коротенькой вспышки его злобы хватит, чтобы присутствующие ее заметили, уж об этом Карл позаботится.
→Postačil by krátký záblesk jeho špatnosti, a aby byla pánům jasně patrna, o to by se Karel už postaral.

Он уже кое-что знал о проницательности, слабостях, капризах каждого, и с этой точки зрения проведенное здесь время не пропало зря. Только бы кочегар остался на высоте, но он казался совершенно небоеспособным.
→Vždyť už přibližně znal bystrost, slabosti, nálady jednotlivých pánů a z tohoto hlediska nebyl ztracen čas, který tu dosud strávil.

Если бы Шубала к нему подвели, он бы, верно, смог разбить кулаками его ненавистный череп.
→Jen kdyby si topič lépe počínal, ale ten se zdál naprosto neschopen boje.

Если бы Шубала к нему подвели, он бы, верно, смог разбить кулаками его ненавистный череп.
→Kdyby mu byli Šubala podrželi, byl by asi dokázal rozbít tu nenáviděnou lebku pěstmi.

Однако же сделать самому несколько шагов к этому человеку кочегар был не в силах
→Ale sotva asi byl schopen dojít k němu i jen těch několik kroků.

Отчего столь предусмотрительный Карл не предусмотрел, что Шубал должен в конце концов прийти, если не по собственной инициативе, то по зову капитана?
→Proč Karel nepředvídal, co se dalo předvídat tak snadno, že Šubal musí konečně přijít, ne-li z vlastního popudu, tedy proto, že ho zavolá kapitán?

Отчего по дороге сюда он не обсудил с кочегаром точный план действий, – на деле-то они просто вошли в эту дверь до ужаса неподготовленные.
→Proč se cestou s topičem nedomluvil na přesném válečném plánu, místo aby beznadějně nepřipraven, jak se ve skutečnosti stalo, prostě vstoupil tam, kde byly dveře?

Способен ли кочегар вообще говорить, отвечать «да» и «нет», как положено на перекрестном допросе, каковой, кстати, предстоял лишь в самом благоприятном случае?
→Je topič vůbec ještě schopen mluvit, říkat ano a ne, jak by bylo třeba při křížovém výslechu, k němuž by ovšem došlo jen v nejpříznivějším případě?

Вон стоит – ноги расставил, колени дрожат, голова чуть приподнята, и воздух клокочет в открытой глотке, будто в груди больше нет легких, чтобы справиться с дыханием.
→Stál tu rozkročen, nejistý v kolenou, hlavu měl poněkud zvrácenu a vzduch proudil otevřenými ústy, jako by uvnitř už nebyly plíce, do nichž by vnikal.

Сам Карл, однако, чувствовал себя столь сильным и рассудительным, каким дома, пожалуй, никогда не бывал.
→ Karel se ovšem cítil tak silný a při smyslech, jak snad doma nikdy nebyl.

Видели бы его родители, как он на чужбине, перед важными особами, отстаивает добро и, хотя пока не добился победы, приготовился сражаться до конца!
→ Kdyby ho tak mohli spatřit jeho rodiče, jak hájí dobro v cizí zemi před váženými osobnostmi, a třebaže ještě nezvítězil, je přece úplně připraven, aby dobyl konečného vítězství!

Изменили бы они свое мнение о нем? Посадили бы рядом с собой за стол?
→ Změnili by pak své mínění o něm? Posadili by ho mezi sebe a pochválili by ho?

Похвалили бы? В кои-то веки заглянули бы в его любящие глаза?
→Pohlédli by mu jednou, jedinkrát do očí, které jim jsou tak oddány?

Праздные вопросы и совсем не время их задавать!
→Nejisté otázky a nejméně vhodný okamžik, aby si je kladl!

– Я пришел, полагая, что кочегар обвиняет меня в каких-то неблаговидных поступках;
→ „Přicházím, protože se domnívám, že mě topič obviňuje z nějaké nepoctivosti.

Девушка с камбуза сказала мне, что видела, как он направился сюда.
→Jedno děvče z kuchyně mi řeklo, že ho vidělo, jak sem jde.

Господин капитан и вы все, господа, я готов документально опровергнуть любое обвинение, а в случае необходимости и показаниями объективных и незаинтересованных свидетелей, которые ждут за дверью.
→Pane kapitáne a vy všichni, pánové, jsem připraven vyvrátit každé obvinění svými spisy, a bude-li třeba, výpovědmi nezaujatých a neovlivněných svědků, kteří stojí za dveřmi.“

– Так говорил Шубал.
→Tak pravil Šubal.

Во всяком случае, это была внятная человеческая речь, и по изменившемуся выражению на лицах слушателей можно было подумать, будто впервые за долгое время они вновь слышат членораздельные звуки.
→ To byla ovšem jasná, mužná řeč a podle toho, jak se změnil výraz ve tvářích posluchačů, dalo se soudit, že po prvé po dlouhé době zase slyší lidské zvuky.

Правда, они не заметили, что и эта прекрасная речь страдала шероховатостями.
→ Nepozorovali ovšem, že i tato krásná řeč má své mezery.

Почему первыми словами, что пришли ему на ум, были – «неблаговидные поступки»?
→Proč první věcné slovo, které ho napadlo, bylo „nepoctivost“?

Может быть, обвинения и нужно было начинать с этого, а не с национальных предрассудков Шубала?
→Měl snad topič ve svém obviňování vycházet z toho místo z jeho národní zaujatosti?

Девушка с камбуза видела кочегара на пути в канцелярию, и Шубал тут же все понял?
→Děvče z kuchyně vidělo topiče jít do kanceláře a Šubal hned pochopil, oč jde?

Не подтолкнуло ли его к пониманию чувство вины?
→Nebylo to vědomí viny, co bystřilo jeho chápavost?

И он тотчас привел с собой свидетелей, назвав их, в довершение всего, «объективными» и «незаинтересованными»?
→A hned si přivedl svědky a ještě k tomu tvrdil, že jsou nezaujatí a neovlivnění?

Плутовство, и только! А присутствующие это терпят да еще считают такое поведение достойным?
→Darebáctví, nic než darebáctví! A ti pánové to trpí a ještě to uznávají za správné jednání?

Зачем ему понадобилось, чтобы между разговором с девушкой и его прибытием сюда прошло так много времени? Не иначе как затем, чтобы кочегар вконец утомил господ и рассудок их омрачился, а рассудка-то Шубал и опасался в первую очередь.
→ Proč nechal zřejmě uplynout velmi dlouhou dobu mezi hlášením děvčete a svým příchodem? Rozumí se, že jen proto, aby topič pány tak unavil, že pozvolna ztratí schopnost jasně usuzovat, neboť Šubal se musil především obávat jejich soudnosti.

Он ведь явно долго стоял за дверью и постучал лишь в тот миг, когда, услыхав праздный вопрос того господина, укрепился в мысли, что с кочегаром все кончено.
→Což nezaklepal Šubal, který jistě stál už dlouho za dveřmi, teprve ve chvíli, kdy zcela vedlejší otázka onoho pána v něm vzbudila naději, že topič je vyřízen?

Все было ясно, ведь и Шубал представил дело именно так, хоть и против воли, но господам надо было показать это иначе, более наглядно.
→ Všechno bylo jasné a Šubal to také bezděky tak podal, ale těm pánům se to musí ukázat jinak, ještě víc po lopatě.

Они нуждались во встряске. Поэтому быстрее, Карл, лови момент, пока не явились свидетели и не заполнили канцелярию!
→Je třeba je vyburcovat. Tak rychle, Karle, využij aspoň teď času, dříve než vstoupí svědkové jako záplava a všechno přehluší.

А капитан как раз в это время сделал знак Шубалу, и тот – поскольку его дело вроде бы ненадолго отложили ~ сразу же отошел в сторону и тихонько заговорил с присоединившимся к нему стюардом; при этом они многозначительно жестикулировали и поминутно искоса поглядывали на Карла и на кочегара.
→Kapitán však právě pokynul Šubalovi, ten hned odstoupil stranou - jako by jeho záležitost byla na chvilku odložena - a začal se potichu bavit se sluhou, který se k němu hned přidal, díval se přitom postranními pohledy na topiče a na Karla a velmi přesvědčivě rozkládal rukama.

Казалось, что Шубал репетировал новую речь.
→Zdálo se, že Šubal tak nacvičuje svou příští řeč.

– Вы, господин Якоб, кажется, хотели о чем-то спросить молодого человека? – в наступившей тишине обратился капитан к господину с бамбуковой тросточкой.
→ „Nechtěl jste se toho mladého muže na něco zeptat, pane Jakobe?“ řekl kapitán pánovi s bambusovou hůlkou za všeobecného mlčení.

– Верно, – ответил тот, легким поклоном поблагодарив за внимание.
→ „Pravda,“ řekl pán a poděkoval malou úklonou za tuto pozornost.

И еще раз спросил у Карла: – Как вас, собственно говоря, зовут? Карл, полагавший, что в интересах главного дела поскорее покончить с вмешательством настойчивого вопрошателя, ответил коротко, не предъявив, как обычно, паспорт, который пришлось бы доставать из потайного кармана:
→A potom se Karla ještě jednou zeptal: „jak se vlastně jmenujete?“ Karel se domníval, že prospěje hlavní záležitosti, když rychle vyřídí rušivý dotaz tvrdošíjného tazatele, a proto se nepředstavil, jak byl zvyklý, předložením pasu, který by byl musil teprve hledat, nýbrž jen krátce odpověděl:

– Карл Россман. – Однако, – сказал тот, кого назвали господином Якобом, и сперва было отпрянул, улыбнувшись несколько недоверчиво.
→„Karel Rossmann.“ „Ale,“ řekl muž oslovený jménem Jakob a zprvu ustoupil s téměř nevěřícím úsměvem.

Капитан, старший кассир, судовой офицер и даже стюард, услышав имя Карла, тоже явственно выказали чрезвычайное удивление.
→Také v tvářích kapitána, vrchního pokladníka, lodního důstojníka, ba dokonce sluhy se zřejmě zračil úžas nad Karlovým jménem.

Только портовые чиновники и Шубал отнеслись к этому равнодушно. – Однако, – повторил господин Якоб и не совсем уверенно шагнул к Карлу, – в таком случае я – твой дядя Якоб, а ты – мой дорогой племянник.
→Jen pánové od přístavního úřadu a Šubal zůstali lhostejní. „Ale,“ opakoval pan Jakob a přistoupil poněkud strnulými kroky ke Karlovi, „potom jsem přece tvůj strýc Jakob a ty jsi můj milý synovec.

Я же все время это предчувствовал! – сказал он капитану, прежде чем обнять и расцеловать Карла, который принял случившееся без единого слова.
→ Vždyť jsem to po celou tu dobu tušil!“ řekl kapitánovi, než objal a políbil Karla, což Karel mlčky strpěl.

– Как ваше имя? – спросил Карл, когда ощутил, что его выпустили из объятий, спросил хоть и весьма учтиво, но совершенно равнодушно, пытаясь мысленно предугадать, какими последствиями это новое событие чревато для кочегара.
→ „Jak se jmenujete vy,“ zeptal se Karel, když cítil, že strýc uvolnil paže, sice velmi zdvořile, ale bez jakéhokoli dojetí, a snažil se odhadnout, jaké následky by ta nová událost mohla mít pro topiče.

На первый взгляд Шубалу от всего этого никакой пользы не предвиделось.
→ Zatím nic nenasvědčovalo tomu, že by Šubal mohl mít z té věci nějaký prospěch.

– Поймите же, молодой человек, какой вы счастливец! – воскликнул капитан, уловив в вопросе Карла оскорбление достоинства господина Якоба, каковой отошел к окну, очевидно стараясь не показать обществу своего взволнованного лица, которое он к тому же утирал носовым платком.
→ „Tak přece pochopte své štěstí, mladý muži,“ řekl kapitán, jemuž se zdálo, že se Karel svou otázkou dotýká vážnosti pana Jakoba, který se postavil k oknu, patrně proto, aby nemusil ostatním ukázat svou vzrušenou tvář, kterou si ostatně otíral kapesníkem.

– Это – сенатор господин Эдвард Якоб, и он – ваш дядя.
→ „Je to senátor Edward Jakob, který se k vám hlásí jako váš strýc.

Отныне вас ждет блестящее будущее, вы такого, наверное, никак не ожидали.
→Čeká vás teď skvělá životní dráha, jaké jste se asi vůbec nenadál.

Попытайтесь уяснить себе это, насколько возможно, и возьмите себя в руки! – В Америке у меня, конечно, есть дядюшка Якоб, – сказал Карл, обращаясь к капитану, – но, если я правильно понимаю, Якоб – всего лишь фамилия господина сенатора.
→Pokuste se to pochopit, pokud je to v první chvíli možné, a vzpamatujte se!“ „Mám sice v Americe strýce Jakoba,“ řekl Karel, obrácen ke kapitánovi, „ale rozuměl-li jsem správně, je jméno Jakob jen příjmením pana senátora.“

– Верно, – сказал капитан, ожидая продолжения. – Так вот, мой дядя Якоб, брат моей матери, зовется Якобом по имени, тогда как фамилия, естественно, звучит одинаково с фамилией моей матери, урожденной Бендельмайер.
→„Tak jest,“ řekl kapitán pln očekávání. „Nu, a můj strýc Jakob, bratr mé matky, se jmenuje Jakob křestním jménem, kdežto jeho příjmení by ovšem musilo znít stejně jako příjmení matčino, která je rozená Bendelmayerová.“

– Господа! – вскричал сенатор, бодро вернувшись из своего укрытия у окна и имея в виду слова Карла.
→„Pánové!“ zvolal senátor na toto Karlovo vysvětlení a hbitě se vrátil od okna, kde se vzpamatovával.

Все, за исключением портовых чиновников, громко рассмеялись – одни как бы растроганно, другие с непроницаемым видом.
→S výjimkou přístavních dělníků se všichni rozesmáli, někteří jakoby dojetím, smích ostatních byl neproniknutelný.

«То, что я сказал, вообще-то не слишком забавно», – подумал Карл.
→„To, co jsem řekl, přece nebylo tak směšné,“ myslil si Karel.

– Господа, – повторил сенатор, – вопреки моему и своему желанию, вы стали участниками маленькой семейной сцены, и потому я не могу не дать вам объяснений, ибо, как я полагаю, только господин капитан,
→ „Pánové,“ opakoval senátor, „proti mé i proti své vůli jste svědky malého rodinného výjevu, a proto nemohu jinak než podat vám vysvětlení, neboť se domnívám, že úplně zasvěcen je pouze pan kapitán.“

– тут они оба отвесили друг другу легкий поклон, – осведомлен полностью. «Сейчас мне нужно действительно следить за каждым словом», – подумал Карл и, бросив взгляд в сторону, с радостью заметил, что кочегар мало-помалу начал возвращаться к жизни.
→ - Po této zmínce se oba uklonili. „Teď si ale musím opravdu dávat pozor na každé slovo,“ řekl si Karel a potěšilo ho, když postranním pohledem zpozoroval, že se do topiče začíná vracet život.

– Все долгие годы моего пребывания в Америке – слово «пребывание», конечно, не очень-то годится для американского гражданина, которым я являюсь до мозга костей, – так вот, все эти долгие годы я живу в полном отрыве от моих европейских родственников;
→ „Žiji po všechna ta dlouhá léta svého pobytu v Americe - slovo pobyt se zde ovšem dobře nehodí pro amerického občana, kterým jsem celou duší - po všechna ta dlouhá léta tedy žiji bez jakéhokoli styku se svými evropskými příbuznými, z důvodů,

причины этого, во-первых, сюда не относятся, а во-вторых, рассказ о них чересчур для меня мучителен.
→ jež sem za prvé nepatří a o nichž za druhé nemohu vyprávět proto, že by mě to opravdu příliš rozrušilo.

Я даже побаиваюсь того мгновения, когда мне, возможно, придется раскрыть их моему любимому племяннику, причем, увы, не избежать откровенных слов о его родителях и их близких.
→ Bojím se dokonce okamžiku, kdy snad budu nucen o nich vyprávět svému milému synovci, neboť při tom bude bohužel nezbytné, abych otevřeně promluvil o jeho rodičích a o jejich rodině.“

«Вне всякого сомнения, это – мой дядя; наверное, он просто сменил фамилию», – сказал себе Карл и стал слушать дальше.
→ „Je to můj strýc, bezpochyby,“ řekl si Karel a poslouchal, „pravděpodobně si dal změnit jméno.“

– В настоящее время родители – назовем вещи своими именами – попросту выпихнули из дому моего дорогого племянника, как выбрасывают за дверь кошку, когда она досаждает.
→ „Můj milý synovec byl tedy svými rodiči jednoduše odstraněn - nazvěme tu věc pravým jménem - tak, jako se vyhazuje za dveře kočka, když zlobí.

Я вовсе не хочу оправдывать то, что натворил мой племянник и за что понес такое наказание, но проступок его из тех, в самом имени которых уже содержится достаточное извинение.
→ Nemám naprosto v úmyslu přikrášlovat, co můj synovec provedl, že byl takto potrestán, ale jeho provinění je takového rázu, že stačí je nazvat jménem, a už tím se z velké části omlouvá.“

«Звучит неплохо, – подумал Карл, – но мне бы не хотелось, чтобы он рассказывал все.
→ „Dobře se to poslouchá,“ myslil si Karel, „ale nechci, aby všechno vyprávěl.

Впрочем, он и не может ничего знать. Откуда бы?» – Итак, – дядя выставил перед собой бамбуковую тросточку и,
→ Nemůže to ostatně ani vědět. Odkud také?“ „Byl totiž,“ pokračoval strýc a nakláněl se nad bambusovou hůlku,

немного склонившись, оперся на нее, благодаря чему в самом деле сумел устранить ненужную торжественность, которая иначе неминуемо завладела бы ситуацией,
→kterou před sebou opřel o podlahu, a skutečně se mu tak podařilo setřít zbytečně slavnostní ráz, jaký by byl ten výjev jinak nezbytně měl,

– итак, его соблазнила служанка, некая Иоганна Бруммер, тридцатипятилетняя особа.
→„byl totiž sveden služebnou, Janou Brummerovou, asi pětatřicetiletou ženskou.

Говоря «соблазнила», я вовсе не хочу обидеть моего племянника, но очень трудно найти другое слово, столь же подходящее.
→Rozhodně se nechci slovy ,byl sveden’ svého synovce dotknout, ale je přece jen těžké najít jiný, stejně výstižný výraz.“

Карл, уже довольно близко подошедший к дяде, обернулся, чтобы прочесть на лицах присутствующих, какое впечатление произвел дядин рассказ.
→ Karel, který přistoupil již hodně blízko ke strýci, se otočil, aby vyčetl z tváří přítomných, jakým dojmem na ně to vyprávění působí.

Никто не смеялся, все слушали серьезно и терпеливо.
→Nikdo se neusmál, všichni trpělivě a vážně poslouchali.

Да в конце концов над племянником сенатора и не смеются при первом же удобном случае.
→Ostatně ani není zvykem smát se senátorovu synovci při první příležitosti, která se naskytne.

Скорее уж можно было бы сказать, что кочегар слегка улыбнулся Карлу, а это, во-первых, было новым признаком жизни и потому отрадно и, во-вторых, простительно, потому что в каюте Карл окружал тайною сей факт, который теперь стал публичным достоянием.
→Dalo by se spíš už říci, že se usmál na Karla topič, i když jen nepatrně, bylo to však potěšující jako nová známka života i omluvitelné, neboť Karel předtím dělal v kabině takové tajnosti s věcí, která se teď veřejně rozhlásila.

– И вот эта Бруммер, – продолжал дядя, – родила от моего племянника ребенка, крепенького мальчугана, получившего при крещении имя Якоб, несомненно, в честь моей скромной особы, которая, хотя и была упомянута моим племянником вскользь, видимо, произвела на девушку большое впечатление.
→ „A tak tahle Brummerová,“ pokračoval strýc, „má teď s mým synovcem dítě, zdravého chlapce, kterého dala pokřtít jménem Jakob, bezpochyby po mé maličkosti, o níž se můj synovec zmínil jistě jen zcela mimochodem, ale která zřejmě na to děvče udělala velký dojem.

К счастью, скажу я. Ведь родители, чтобы не платить содержание и избежать вообще любого другого скандала, могущего затронуть и их, – подчеркиваю, я не знаю ни тамошних законов, ни иных обстоятельств его родителей,
→protože se tedy chtěli vyhnout placení alimentů a skandálu, poslali svého syna, mého milého synovce, do Ameriky, naprosto nevybaveného,

– ну так вот, во избежание выплаты содержания и скандала они отправили своего сына, моего дорогого племянника,
→protože se tedy chtěli vyhnout placení alimentů a skandálu, poslali svého syna, mého milého synovce, do Ameriky, naprosto nevybaveného,

в Америке еще и случаются, юноша, предоставленный самому себе, вероятно, тотчас же пропал бы где-нибудь в переулках нью-йоркского порта – но, к счастью, та служанка написала мне письмо, которое после долгих странствий третьего дня попало в мои руки, и вместе с подробным рассказом о случившемся и описанием внешности моего племянника благоразумно сообщила также и название судна.
→jak vidíte, a nebýt divů a zázraků, které se vyskytují právě ještě v Americe, byl by chlapec, odkázaný sám na sebe, asi bídně zašel hned v první uličce newyorkského přístavu, nebýt toho, že mi ta služebná poslala dopis, který se mi po dlouhém bloudění dostal předevčírem do ruky a ve kterém mě zpravila o celé té historii, popsala zevnějšek mého synovce a prozíravě sdělila také jméno lodi.

Если бы я, господа, замыслил развлечь вас, я, пожалуй, мог бы зачитать вам отдельные, выдержки из ее письма. – Он достал из кармана два огромных, исписанных убористым почерком листа почтовой бумаги и помахал ими.
→Kdyby mi šlo o to vás pobavit, pánové, mohl bych snad některá místa z toho dopisu tady přečíst“ - a vytáhl z kapsy dva obrovské, hustě popsané archy dopisního papíru a zamával jimi.

– Оно, безусловно, произвело бы впечатление, так как написано с несколько простодушной, однако же неизменно доброжелательной хитринкой и с большой любовью к отцу ребенка.
→„Ten dopis by jistě na vás zapůsobil, neboť je napsán s poněkud prostou, i když dobře míněnou zchytralostí a s velkou láskou k otci dítěte.

Но я не хочу ни развлекать вас более, чем это необходимо для моего объяснения, ни тем паче оскорблять еще, быть может, сохранившиеся чувства моего племянника, который, если пожелает, может прочесть письмо в назидание себе в тишине своей уже поджидающей его комнаты.
→Ale nechci vás bavit víc, než je třeba k vysvětlení, tím méně se chci na uvítanou dotknout citů, které můj synovec možná ještě k ní chová, a bude-li chtít, může si pro své poučení přečíst ten dopis sám v tichém pokoji, který je už pro něho připraven.“

Но Карл не питал никаких чувств к той девушке.
→Karel však nechoval k onomu děvčeti žádné city.

В перипетиях все дальше отступавшего прошлого она сидела возле кухонного стола, опершись на крышку локтем.
→Ve změti vzpomínek stále více se ztrácejících seděla v kuchyni vedle kredence a opírala se loktem o její desku.

Она смотрела на него, когда он заходил в кухню взять стакан воды для отца или выполнить какое-то поручение матери.
→Dívala se na něho, když tu a tam přišel do kuchyně, aby přinesl otci sklenici vody nebo aby vyřídil matčin příkaz.

Иногда Иоганна в неловкой позе сбоку от буфета писала письмо, черпая вдохновение на лице у Карла.
→Někdy psala celá zkroucená vedle kredence dopis a čerpala nápady z Karlovy tváře.

Иногда она прикрывала глаза рукой и тогда ничего кругом не слышала.
→ Mnohdy měla oči zakryté rukou, potom k ní neproniklo žádné oslovení.

Временами она становилась на колени в своей тесной каморке рядом с кухней и молилась перед деревянным распятием; Карл тогда робко посматривал на нее, проходя мимо, в щель приоткрытой двери.
→ Někdy klečela ve svém úzkém pokojíčku vedle kuchyně a modlila se k dřevěnému kříži; Karel ji pak jen ostýchavě pozoroval skulinou pootevřených dveří, když šel kolem.

Иногда она сновала по кухне и отскакивала назад, хохоча как ведьма, когда Карл попадался ей на пути.
→ Někdy pobíhala po kuchyni, a když jí Karel přišel do cesty, uskočila a smála se jako čarodějnice.

А то закрывала кухонную дверь, когда Карл входил, и держалась за ручку до тех пор, пока он не просил выпустить его.
→Někdy zavřela kuchyňské dveře, když Karel vešel, a držela kliku tak dlouho v ruce, až ji žádal, aby ho pustila ven.

Иногда она доставала вещи, которые ему вовсе не были нужны, и молча совала в руки.
→Někdy přinášela věci, které ani nechtěl, a vtiskla mu je mlčky do rukou.

Но однажды она сказала: «Карл» и, вздыхая и гримасничая, повела его, ошеломленного неожиданным обращением, в свою комнатку и заперла дверь изнутри.
→Jednou však řekla „Karle“ a odvedla ho, ještě užaslého nad neočekávaným oslovením, se vzdechy a grimasami do svého pokojíku a zamkla.

Она обняла его, едва не задушив, и попросила раздеть ее, на самом же деле сама раздела его и уложила в свою постель, будто отныне хотела владеть им одна, ласкать его и ухаживать за ним до скончания века.
→Objala ho rdousivě kolem krku, a zatím co ho prosila, aby ji svlékl, svlékla ve skutečnosti ona jeho a položila ho do své postele, jako by ho od nynějška nechtěla už nikomu nechat a chtěla ho hladit a pečovat o něho až do skonání světa.

«Карл! О, мой Карл!» – вскрикивала она, пожирая глазами своего пленника, тогда как он ничегошеньки не видел и чувствовал себя неуютно в теплых перинах, которые она, похоже, нагромоздила специально для него.
→„Karle, ach ty můj Karle!“ volala, jako by ho viděla a ubezpečovala se, že je její, kdežto on vůbec nic neviděl a cítil se nesvůj ve spoustě teplých peřin, které tu patrně nakupila zvlášť pro něho.

Затем она улеглась рядом и принялась выпытывать у него какие-то тайны, но рассказывать ему было нечего, и она, не то в шутку, не то всерьез, рассердилась, стала тормошить его, послушала, как бьется его сердце,
→Potom si také k němu lehla a chtěla na něm vyzvědět jakási tajemství, ale když jí nemohl žádná povědět, zlobila se, ať už žertem či doopravdy, třásla jím, poslouchala tlukot jeho srdce,

прижалась грудью к его уху, предлагая послушать свое, но Карл наотрез отказался, прижималась голым животом к его телу, щупала рукой внизу так мерзко и стыдно, что Карл выпростал голову и шею из подушек; затем она раз-другой толкнула его животом – так, будто стала частью его самого, и, вероятно, поэтому он почувствовал себя до ужаса беспомощным.
→nabízela mu svá prsa, aby si také poslechl, ale nemohla k tomu Karla přimět, tiskla nahé břicho na jeho tělo, hledala rukou mezi jeho nohama tak protivně, že se Karel otřásl, až vystrčil hlavu a krk z podušek, přirazila pak břichem několikrát proti němu - bylo mu, jako by byla částí jeho samého, a snad proto se ho zmocnila strašlivá potřeba ochrany.

Наконец после долгого прощания он в слезах вернулся в свою постель. Вот все, что произошло, и однако же дядя сумел сделать из этого целую историю.
→Konečně se s pláčem octl ve své posteli, když mu mnohokrát řekla na shledanou. To bylo všechno, a přece z toho strýc dokázal udělat velkou událost.

Значит, кухарка не только помнила о нем, но и сообщила дяде о его приезде.
→A kuchařka na něho tedy také myslila a zpravila strýce o tom, že přijede.

Значит, кухарка не только помнила о нем, но и сообщила дяде о его приезде.
→To bylo od ní hezké a on jí to možná ještě někdy oplatí.

– А сейчас, – воскликнул сенатор, – скажи мне откровенно, признаешь ты меня своим дядей или нет.
→ „A teď,“ zvolal senátor, „chci od tebe jasně slyšet, zda jsem tvůj strýc nebo ne.“

– Ты – мой дядя, – сказал Карл и поцеловал ему руку, а тот в свою очередь поцеловал его в лоб. – Я очень рад, что встретил тебя, но ты заблуждаешься, полагая, что родители всегда отзываются о тебе плохо.
→ „Jsi můj strýc,“ řekl Karel a políbil mu ruku a dostal za to polibek na čelo. „Jsem velmi rád, že jsem se s tebou setkal, ale mýlíš se, když si myslíš, že moji rodiče o tobě mluví jen špatně.

Не говоря уж о том, что в твоей речи были и еще кое-какие погрешности, я имею в виду, в действительности дело обстояло не совсем так.
→Ale i jinak bylo v tvé řeči několik omylů, tím chci říci, že se ve skutečnosti všechno tak nezběhlo.

Да ты и не можешь по-настоящему верно судить отсюда обо всех обстоятельствах, а кроме того, я думаю, невелика беда, если даже присутствующие не вполне точно информированы о предмете, который вряд ли представляет для них большой интерес.
→Vždyť ty opravdu nemůžeš odtud ty věci tak dobře posuzovat a mimo to se domnívám, že z toho nevzejde žádná zvláštní škoda, když pánové byli v podrobnostech trochu nesprávně informováni o věci, na které jim přece opravdu nemůže zvlášť záležet.“

– Отлично сказано, – произнес сенатор, подведя Карла к явно сочувствующему капитану, и спросил:
→ „To jsi řekl dobře,“ pravil senátor, dovedl Karla před kapitána, projevujícího zřejmou účast, a zeptal se:

– Ну не замечательный ли у меня племянник? – Я счастлив, – сказал капитан с поклоном, свидетельствующим о военной выучке, – я счастлив, господин сенатор, познакомиться с вашим племянником.
→ „Nemám skvělého synovce?“ „Jsem šťasten,“ řekl kapitán a uklonil se, jak to dovedou školení vojáci, „že jsem poznal vašeho synovce, pane senátore.

Для моего корабля особая честь – послужить местом подобной встречи.
→Je to zvláštní pocta pro mou loď, že právě na ní došlo k takovému setkání.

Правда, путешествие четвертым классом было, наверное, весьма утомительным, ну да ведь никогда не знаешь, кого везешь.
→ Ale cesta v mezipalubí byla asi hodně zlá, ovšem kdo může vědět, koho tam vezeme.

Мы, конечно, делаем все возможное, чтобы максимально облегчить путешествие пассажиров четвертого класса, гораздо больше, например, чем американские компании, но превратить такой рейс в сплошное удовольствие нам пока, увы, не удалось.
→ Děláme všechno možné, abychom lidem v mezipalubí všemožně ulehčili jízdu, mnohem víc na příklad než americké linie, ale abychom z takové cesty udělali zábavu, to se nám ovšem stále ještě nepodařilo.“

– Мне это не повредило, – сказал Карл. – Ему это не повредило! – громко смеясь, повторил сенатор.
→ „Neuškodilo mi to,“ řekl Karel. „Neuškodilo mu to!“ opakoval senátor a hlasitě se zasmál.

– Боюсь только, мой чемодан потерян… – И тут Карл вспомнил все, что произошло и что еще оставалось сделать, осмотрелся: присутствующие, онемевшие от удивления и пиетета, замерли на своих местах, устремив на него взгляды.
→„Bojím se jen, že jsem ztratil kufr –“ a tu si Karel vzpomněl na všechno, co se stalo a co měl ještě udělat, rozhlédl se a viděl, že všichni přítomní jsou dosud na témž místě a upírají na něho oči, oněmělí úctou a údivem.

Только на лицах портовых чиновников – если вообще удавалось заглянуть под маску сурового самодовольства – читалось сожаление: дескать, надо же нам было прийти сюда так не ко времени! – и карманные часы, которые они выложили перед собой на стол, были, по-видимому, для них важнее всего того, что происходило и еще могло произойти в канцелярии.
→Jen na přístavních úřednících, pokud se to dalo poznat z jejich přísných, samolibých tváří, bylo vidět politování, že přišli v tak nevhodnou dobu, a kapesní hodinky, které teď měli před sebou, byly pro ně asi důležitější než všechno, co se dělo v pokoji a co se snad mohlo ještě stát.

Первым после капитана, как ни странно, выразил свою радость кочегар. – Сердечно вас поздравляю, – сказал он и пожал Карлу руку, вложив в это пожатие и нечто вроде благодарности.
→První po kapitánovi, kdo projevil účast, byl kupodivu topič. „Srdečně vám blahopřeji,“ řekl a potřásl Karlovi rukou, čímž chtěl také vyjádřit jakési uznání.

Когда он хотел было обратиться с аналогичной речью к сенатору, тот отпрянул назад, дав кочегару понять, что он преступает границы дозволенного; кочегар тотчас отказался от своего намерения.
→ Když se potom chtěl obrátit se stejným oslovením i na senátora, ten o krok ustoupil, jako by tím byl topič překročil svá práva; topič toho také ihned nechal.

Остальные, однако, сообразили теперь, что надо делать, и вокруг Карла и сенатора началось столпотворение.
→Ostatní si však nyní uvědomili, co mají dělat, a hned se zmateně hrnuli ke Karlovi a k senátorovi.

Так и вышло, что Карл получил поздравление даже от Шубала и принял его с благодарностью.
→Tak se stalo, že Karel dostal blahopřání i od Šubala, že je přijal a že za ně poděkoval.

Последними среди вновь воцарившегося спокойствия подошли портовые чиновники и произнесли два слова по-английски, что произвело забавное впечатление.
→Když se všechno opět uklidnilo, přistoupili jako poslední přístavní úředníci a pronesli dvě anglická slova, což působilo směšným dojmem.

Сенатор был решительно настроен вкусить радость полной мерой и потому стремился запечатлеть в своей памяти и в памяти всех присутствующих даже малосущественные обстоятельства, к чему все отнеслись не только терпеливо, но и с интересом.
→ Senátorovi se zachtělo plně vychutnat svou radost a připomenout sobě i ostatním podrobnosti a všichni to ovšem nejen strpěli, ale i se zájmem přijali.

Он сообщил, что на всякий случай занес особые приметы Карла, упомянутые в письме кухарки, в свою записную книжку.
→Tak upozornil na to, že si nejvýraznější poznávací znamení, jak je kuchařka uvedla ve svém dopise o Karlovi, zapsal do zápisníku pro případ, že by je snad náhle okamžitě potřeboval.

И вот во время несносных разглагольствований кочегара, он, чтобы отвлечься, вытащил записную книжку и забавы ради попытался сопоставить внешность Карла со служанкиным описанием, конечно же далеким от детективной точности.
→ Když topič tak nesnesitelně žvanil, vytáhl si senátor zápisník, jen aby se rozptýlil, a snažil se pro zábavu porovnávat Karlovo vzezření a kuchařčino pozorování, jež ovšem zrovna nevynikalo detektivní přesností.

– Вот так находят племянников! – произнес он в заключение таким тоном, будто надеялся еще раз услышать поздравления.
→„A tak člověk najde svého synovce!“ skončil tónem, jako by chtěl, aby mu ještě jednou blahopřáli.

– Что же теперь будет с кочегаром? – спросил Карл, пропустив мимо ушей последнюю тираду дяди.
→„Co teď bude s topičem?“ zeptal se Karel, nedbaje strýcova předchozího vyprávění.

Он полагал, что в новом своем положении может высказывать все, что думает.
→Domníval se, že ve svém novém postavení může všechno, co si myslí, říci také nahlas.

– Кочегар получит то, что заслуживает, – сказал сенатор, – и что господин капитан считает нужным.
→ „S topičem se bude jednat, jak zaslouží,“ řekl senátor, „a jak pan kapitán uzná za dobré.

Я полагаю, мы сыты кочегаром по горло; в этом, без всякого сомнения, со мной согласится любой из присутствующих.
→Myslím, že máme topiče dost a víc než dost a každý z přítomných pánů mi jistě přisvědčí.“

– Не в этом дело, речь ведь идет о справедливости, – возразил Карл. Он стоял между дядей и капитаном и, по-видимому, в силу этого вообразил, что решение находится в его руках.
→ „Na tom přece nezáleží, jde-li o spravedlivou věc,“ řekl Karel. Stál mezi strýcem a kapitánem a domníval se, snad právě proto, že rozhodnutí závisí na něm.

Тем не менее кочегар, похоже, ни на что уже не надеялся.
→ A přesto topič vypadal, jako by už ztratil všechny naděje.

Он запихнул пальцы за брючный ремень, из-под которого от порывистых движений выбилась узорчатая рубашка.
→Ruce měl zpola zastrčeny za opaskem, který bylo vidět při jeho rozčilených pohybech i s pruhem pestré košile.

Его это ничуть не волновало; он выплакал все свои беды – пускай напоследок полюбуются его лохмотьями, а там и за дверь выставят.
→To mu vůbec nevadilo; postěžoval si na celé své utrpení, ať jen teď lidé vidí i těch několik hadrů, které má na sobě, a pak ať ho třeba vynesou.

Он прикинул, что стюард и Шубал, как самые низкие по званию среди присутствующих, окажут ему эту последнюю любезность.
→Vymyslil si, že mu tuto poslední poctu mají prokázat sluha a Šubal, protože zde mají nejnižší služební hodnost.

Šubal pak bude mít pokoj a nepropadne už zoufalství, jak se vyjádřil vrchní pokladník.
→ Schubal würde dann Ruhe haben und nicht mehr in Verzweiflung kommen, wie sich der Oberkassier ausgedrückt hatte.

Капитан сможет набрать команду сплошь из румын, всюду будут говорить по-румынски, и, быть может, все действительно наладится.
→Kapitán bude moci zaměstnávat samé Rumuny, všude se bude mluvit rumunsky a snad potom půjde opravdu všechno lépe.